— Эмиль, — сказала она, — скоро ты уже пойдешь в школу. Что же с тобой будет? Ведь ты такой озорник, только и делаешь, что проказничаешь…

Эмиль лежал и улыбался, а большие голубые глаза так и сверкали из-под копны светлых волос.

— Тра-ля-ля, тра-ля-ля, — пропел он, потому что такие разговоры он и слушать не хотел.

— Эмиль, — уже строго сказала мама, — как ты будешь себя вести, когда пойдешь в школу?

— Хорошо, — ответил Эмиль. — Думаю, что перестану проказничать… Когда буду в школе.

Мама Эмиля вздохнула.

— Да-да, понадеемся на это, — сказала она и пошла к двери.

Но тут Эмиль поднял голову с подушки, обезоруживающе заулыбался и добавил:

— Но это не наверняка!

Да, я совсем забыла тебе рассказать, что не только мама, но и Лина были решительно против того, чтобы отправить Эмиля в Америку. Но, пожалуйста, не думай, что из любви к нему. Скорее, наоборот. Вот послушай, как дело было.

Когда жители Леннеберги принесли маме Эмиля деньги, собранные, чтобы отправить Эмиля в Америку, мама, как ты помнишь, очень рассердилась.

— Эмиль прекрасный мальчик, — твердо сказала мама. — И мы любим его таким, какой он есть! Он никуда не поедет!

А Лина подтвердила:

— Конечно! Об американцах ведь тоже надо подумать. Они не сделали нам ничего плохого, за что же нам насылать на них Эмиля?

Но тут мама Эмиля строго и укоризненно на нее посмотрела, и Лина поняла, что сморозила глупость. Она добавила, пытаясь исправить положение:

— В газете писали, что в Америке было страшное землетрясение… Я считаю, что после этого нельзя к ним отправлять Эмиля. Это жестоко и несправедливо!

— Иди-ка ты, Лина, лучше коров доить, — сказала мама. Лина взяла подойник, отправилась в хлев и стала доить так усердно, что брызги летели во все стороны. И при этом все бормотала себе под нос:

— Должна же быть на свете справедливость. Нельзя, чтобы все беды разом обрушились на американцев. Но я готова с ними поменяться, я бы с радостью им написала: "Вот вам Эмиль, а землетрясение пришлите нам!"

Но она бесстыдно хвасталась. Куда ей писать в Америку — ведь ее письмо и в Смоланде никто не мог разобрать. Нет уж, если кому писать в Америку, так это маме Эмиля. Она отлично умела писать и записывала все проделки Эмиля в синюю тетрадь, которую хранила в ящике стола.

"Чего ради ты это делаешь? — не раз спрашивал папа. — Только зря наш карандаш испишешь!"

Но маму это нимало не заботило. Она записывала все шалости Эмиля, чтобы он узнал, когда вырастет, что вытворял мальчишкой. И тогда он поймет, почему его мама так рано поседела.

Только ты не подумай, что Эмиль был плохой — нет-нет, его мама говорила чистую правду, когда уверяла, что он прекрасный мальчик.

"Вчера Эмиль был выше всяких похвал, — писала она 27 июля в своей тетради. — За весь день ни разу не нашалил. Наверное, потому, что у него была высокая температура".

Но к вечеру 28 июля температура у Эмиля, видно, упала, потому что описание его проделок за этот день заняло несколько страниц. Эмиль был сильный, как бычок, и стоило ему чуть-чуть поправиться, как он начал проказничать пуще прежнего.

"Сроду не видела такого озорника!" — все твердила Лина. Ты, может, уже догадался, что Лина не очень-то любила Эмиля. Она предпочитала ему Иду, младшую сестренку Эмиля, славную, послушную девочку. Зато Альфред, как ты уже, наверное, понял, очень любил Эмиля, хотя никто не понимал, за что именно. И Эмиль тоже очень любил Альфреда. Им всегда было весело вместе, и когда Альфред бывал свободен, он учил Эмиля всевозможным вещам. Например, запрягать лошадь, или вырезать из дерева разные фигурки, или жевать табак — это, правда, было не очень-то полезное занятие, да Эмиль этому и не научился, только разок попробовал, но все же попробовал, потому что хотел все перенять у Альфреда. Альфред смастерил Эмилю ружье. И ружье это стало, как ты знаешь, любимой вещью Эмиля. А после ружья он больше всего любил — это ты тоже помнишь — свою плохонькую кепочку, которую папа как-то привез ему из города. Потом, кстати, папа не раз об этом жалел.

"Я люблю мой ружарик и мой кепарик", — говорил Эмиль и всегда, когда ложился спать, клал с собой в постель ружье и кепку. И мама его ничего не могла тут поделать.

Я тебе уже перечисляла всех жителей хутора Катхульт, а вот про Крюсе-Майю чуть-чуть не забыла. И вот почему.

Крюсе-Майя, маленькая, худенькая старушка, жила, собственно говоря, в избушке в лесу, а не на хуторе, но часто приходила туда, чтобы помочь постирать белье или приготовить домашнюю колбасу, а заодно и напугать Эмиля и Иду своими страшными историями про мертвецов, духов и привидения, которые Крюсе-Майя так любила рассказывать.

Но теперь ты, наверное, хочешь послушать про новые проделки Эмиля? Каждый день он что-нибудь да вытворял, если только был здоров, так что мы можем взять любой день наугад. Почему бы нам не начать хоть с того же 28 июля?

На кухне в Катхульте стоял старый деревянный диванчик, выкрашенный в синий цвет. На нем по ночам спала Лина. В те далекие времена на кухнях во всех хуторах округа Смоланд стояли такие деревянные диванчики, на которых спали работницы. И в Катхульте все было точно так, как везде. Лине очень удобно спалось на нем, и она никогда не просыпалась до звона будильника, который раздавался ровно в половине пятого утра. Тогда Лина поднималась и шла в хлев доить коров. Не успевала Лина выйти из кухни, как туда быстро входил папа Эмиля, чтобы выпить утреннюю чашку кофе в тишине и покое до того, как проснется Эмиль.