Конечно, и встреча с У Чинем, и теперь эмиссары иэ Пекина, прочие случайности — как таковыми их назвать, нельзя, — вся жизнь Сана вела к этому. Рано или поздно он достиг бы своего. Ему лично для этого потребовалось почти пятнадцать лет. На сегодня ему пятьдесят четыре. Куда уж дальше. На любых соревнованиях он призывал своих юнцов к железному мужеству. Ученики подопечных школ и вели себя так: драчливо, вызывающе. Их оголтелые выходки держали в напряжении окружающих. Сан только хитро посмеивался своими запоминающими глазками. И он, и они подчинялись только силе, уважали ее необузданный норов. Задуманное проводил в жизнь не спеша, упорно держась главной цели. Обстоятельно рассчитывал, на кого можно положиться, кому сколько доверять. Только У Чиня не мог обойти. Во многом они были однотипные. У Чинь толково вел дела и полностью поддерживал замашки Сана. В чем-то они даже симпатизировали и в такой же степени доверяли друг другу. У Чинь пользовался большим влиянием среди всех объединенных под его эгидой школ и был избран председателем совета. Он предложил избрать Сана вторым лицом. Tеперь, когда У Чиня нет, дверь обеспеченности и тщеславия была открыта. Он войдет в нее.

Долго думал Сан о себе. В свои пятьдесят четыре года он был холост и, как ни странно, не признавал себя даже зрелым. Настроение только начинающего большую жизнь балбеса из деревни. Душа вмещала не более тридцати лет. Он свято верил, что все еще впереди: и богатство, и красивая жизнь и семья. Довольно жизни забитой, беспросветной.

Тело то крупно, то мелко подрагивало от больших предчувствий. Сладостное ощущение приближающейся власти разливалось по усталым членам. Дремотное лицо принимало властный непререкаемый вид. Руки крепче сжимали то, что в скором времени и в немалом количестве должно появиться в них. Сонное воображение, пресыщенное дневными впечатлениями, живо подсовывало в руки мешки и чемоданы с банкнотами, золотом, бриллиантами.

Так в сладостной дреме, подергиваемый нервными импульсами, засыпал Сан Настойчивый, Упорный.

(по следам притаившихся теней)

Тень над тенью. Оставляет ли тень след?

Если после ее пребывания находят обезображенный труп — это чья-то зловещая тень.

Чья?

Чье присутствие было столь необходимым, что человек оказался не у дел? Кто позволил столь отвратительные сцены насилия? Кто играет душами и умонастроениями людей? Кто вселяет в нестойкие умы затасканных вечным трудом людей страх и боязнь за свое бренное существование?

Кто?..

Мафия.

…

Многоликая, обширная.

…

В разных частях света.

В Юго-Восточной это первым делом «Триада». Вторым — тоже «Триада». Третьим?! — тоже «Триада».

Почему?

Потому, что все или почти все крупные шайкии-синдикаты — это своего рода ответвления «Триады», в свое время и по различным причинам отпочковавшиеся от самой первой «Триады».

Всякое могло быть в их среде. Во все можно верить. Потому что все-то и неизвестно. Но и от того, что известно, бросает в дрожь и разум, и совесть. Если какой-нибудь журналист с отчаянным характером и неспокойной совестью доберется до некоторой сути вещей и возвестит прислушивающемуся миру то, что досель являлось только уделом сплетен и газетных вариаций.

Подумаешь, где-то и с кем-то.

Но когда по прихоти неожиданной судьбы берет тебя костлявая за грудь, караул кричишь — да поздно, батенька. Раньше надо было шуметь. Когда и голос был, и слушать было кому. А сейчас?

Это на те пальцы, которые отпускают. Ты кричишь, хрипишь, сопротивляешься. Агонизируешь. Дергаешь ножками… и… испускаешь дух. Вот и все. А почему?

Потому, что до сей минуты не верил. Верил в то, что тебя обойдет крайность судьбы. Ты же пyn. Единственное сокровище Вселенной. Разве тебя можно трогать?

Но другой тоже пуп. Его руки половчей и пальцы жестче.

— Хвать тебя…

И ты с ангелочками возносишься к небесам, где твою покорную душонку принимает в свои похотливые объятия святой угодник, а то и сам господь бог. Но это редко.

Чаще тебя под белы рученьки принимают усердные работнички с рожками на лбу, с козьими копытцами вместо потресканных пяток и возносят тебя… — правда, уже не вверх, а в более прозаичное, горячее местечко, где и поджаривают, и подваривают, и кипятят, и шпарят, мило улыбаются и шаркающе, с реверансом неуклюжего артиста, озвучивают кромешность усыпальницы приятным голоском сатаны. Напоминают, что сие только начало, что впереди еще вечность и, дорогой удалец, не так живший в свое время, будешь теперь все эти вселенские века проклинать себя за содеянное и не… содеянное на земле. Вот как!

Думайте прежде, и низкие люди, и высокие, которые меньше всего об этом думают.

Непростое это дело — предвидеть загробное. Нам, смертным, потешиться хотя бы видимым мирком. А там ладно, терпят ведь наши предки.

Итак, Бангкок…

Невзрачное строение на уткой улочке окраины столицы Таиланда—Клонг-тонг. Во дворе хозяйка бойко полощет тряпки и развешивает их на веревках. Слегка настороженный взгляд косит вдоль улицы. Двое малышей, здесь же рядом, возятся на земле. Она иногда заходит в дом, иногда в сарай покормить домашнюю скотину. Смрадный навоз, обычно лежащий у задней стены, сейчас отброшен в сторону. Это место хозяйка обходит с почтением и затаенным страхом. Как-никак, здесь, в глубоком тайнике, собрались большие люди. А в ее доме, в сарае, по углам двора и сада укрылась охрана. Женщина не видела никого в лицо, хотя они также реальны в ее жизни, как милые деточки, увлеченно играющие с песком. Когда приезжают эти люди, ее закрывают в чулане. Потом выпускают, чтобы все было как обычно. Когда господа уезжают, ее снова втискивают в чулан. Правда, приезды случаются редко, да и то ближе к темному времени суток. Происходит это потому, что муж ее один из доверенных лиц этих господ. О них он с ней никогда не говорит. Но ей все равно. Благодаря ему, вернее тем людям, у нее имеется все. Они живут в достатке. Через несколько лет они переедут в центр или, скорее всего, как намекнул супруг, в другой город. Боязно, конечно, но терпеть можно. Она молода, красива, а терпения для своих детей у нее не занимать.

Что за могущественные лица заставляют себя собираться не в отелях высшего класса, где вполне можно обеспечить достойную безопасность, а на грязной окраине города, где многочисленная путано разветвленная сеть улиц позволяет не только тайность сбора сильных темного мира, но и труднодоступность для механизированной полиции.

В столь отчужденные для респектабельного джентльмена места наезжают главари, когда всем им приходится собираться в одном месте. Риск велик. Никто не желает попадаться на не уточненной мелочи. Если все разом влипнут, навряд ли найдется кто-то, который молвит за них слово с чемоданом ассигнаций.