В помещении находились представители всех школ города и пригородов. Всего около шестидесяти человек. Сегодня они решали важнейшие вопросы дальнейшей деятельности группы, а также перевыбор старшинства. Не время конфликтовать. Сан должен проявить все свое дарование, умение руководителя, чтобы выровнять пошатнувшееся положение. Заставить сидящих в зале смотреть на него, как на своего главаря, как на неоспоримый авторитет. Пусть сейчас коварное выступление Лао будет его маленькой победой. Пусть. Всему свое время. И не время сейчас ему, Сану, тупить об коварного Лао свои клыки. Основная драка еще впереди: и за место в кресле, и за старшинство. Кому-то из них несдобровать. А сейчас нужно повернуть течение спора туда, куда не бредут притуплённые мысли ленивой и твердолобой толпы. Один камень на узком месте — скверный Лао. Что на уме у этого паршивца? Зал смотрит и на Сана, и на Лао. Нужно говорить. Веско, убедительно: так, чтобы представителям школ понравилось. Сейчас они судьи и свечи, горящие под натянутыми веревками.

Окинув зал хозяйским взглядом мандарина, покашляв для солидности в ладонь. Сан заговорил.

— Да, товарищ Лао, мы мужчины. Не к лицу кручиниться о прошедшем. Нужно твердо и прямо смотреть вперед. Находить ошибки, исправлять их, двигаться дальше. Поэтому здесь, в зале, собрались представители и наставники школ не для того, чтобы быть свидетелями плохого настроения выступающего. Руководителей интересуют подробности происшедшего в той степени, которая позволит сделать выводы, не повторяться в ошибках, более основательно готовиться к следующим операциям. Предусмотреть все то, что мы не смогли предвидеть в первый раз. Мир коварен. Но школа наша сильна. Мы должны потрясти город и все побережье. Каждый должен чувствовать это и сознавать каждую секунду бытия. Но почему мы не смогли справиться с юнцом, который был загнан, как бешеная собака, но который все же сумел выскочить из нашей западни? К тому же погибло значительное число наших товарищей. Не время сейчас показывать характер всему миру. Шестьдесят человек ждут продолжения рассказа. Лао встал.

— В прошлый раз, на совете руководства, я предложил более простой и надежный путь приобретения средств на нужды школ. Сан отклонил мое предложение, мотивируя тем, что его деньги более законные. Предпочел взять в единоличные руки выбор и руководство первой операцией. Сам поставил себя на место У Чиня. Повел по пути, неизвестному нам, рискованному. Опасному еще тем, что мы не знали противника. Не были решены простые, но важные тактические вопросы операции. Считаю, с нашей стороны, было соплячеством бросаться в авантюрную сделку, в которую втянул нас Сан из личностных амбиций. Пусть продолжит Кин. Он непосредственно руководил людьми. Пусть народ узнает, с кем мы имели дело, и примет правое решение.

Могучий Кин встал. Поигрывая мышцами, вышел на середину, расправил широченные плечи, оглядел сидящих медленным взглядом умудренного учителя. Он спокоен, меланхоличен в душном воздухе замершего в ожидании зала. Медленно, выделяя нужное, заговорил:

— Если бы дело прошло успешно, никто сейчас из находящихся в зеле не прикидывал бы в уме новые варианты. Никто. Никого не интересовала бы судьба тех, кто пал от рук неизвестных и монаха, что лежит сейчас изувеченным и проклинает тот час, когда мы с бравым криком потрясателей решили выступить на стороне заинтересованных служб. Это наше дело. Теперь же, когда ожидаемая цель не достигнута, а деньги, которые лежали у наших рук, поднялись на высоту, недоступную нам в ближайшее время, всех заинтересовал вопрос, кто были те, «которые»…, а кое-кто уже не против ответственность возложить на плечи неугодного простачка.

С этими словами тяжелые глаза Кина медленно скользнули поверх головы Сана.

Сан Настойчивый побледнел. Что это? Неужели неудачу сваливают на его голову дружными усилиями нескольких рук. Или… Или, может, уже поняли его сокровенные мысли. Не может быть. Он слишком осторожен. До его тайных помыслов не добраться и сатане. Нет. Скорее всего, метят на его место. Теперь он знает своих противников. Сан будет внимательно слушать их слова. Нет и нет. Сто раз правы те, кто лишний раз напоминает — верить нельзя никому. Все слова. Все суета. А истина — она только в твоей душе, только для тебя.

Тусклые глазки Сана косо и зло посматривали из-под насупленных бровей на сидящих. Но каждый был занят своими мыслями. Казалось, перепалка не трогала эгоистичные раздумья слушателей.

Кин медленным голосом продолжал:

— Мне сорок лет. Я не один раз участвовал в соревнованиях, потасовках, яростных побоищах. Я много видел яростных бойцов и в атаке, и в защите. Мне довелось видеть бойцов без нервов, людей, не моргающих при виде проносящегося блеска вражеской сабли. Я видел профессионалов, которые с виду невыразительными движениями опрокидывали наземь поочередно нескольких серьезных противников, оставаясь при этом божественно невозмутимыми. Я много и многое видел. До Культурной революции, революции «большого скачка» редко, но еще можно было увидеть этих людей, внимательно наблюдавших за молодыми спортсменами на турнирах. Сейчас их не видно. Но они есть. И я уверен, у ниx немало достойных последователей.

Кин приостановился, помолчал, солидно шевеля емкой мускулатурой, как бы намекая, что он один из тех, о ком говорит.

— Я наблюдал действия учеников на территории складских помещений порта. Утверждаю с полной ответственностью: в умении вести бой монах, — взгляд Кина снова скользнул поверх головы Сана, — превосходит нас на ту величину, которая позволяет ему оставаться неуязвимым от наших атак на протяжении многих минут схватки, не получать опасных ударов, с какой бы хитростью и изощренностью они ни наносились.

Сан саркастически скривил губы.

— Почему ж вы, — в который раз не удержался он, указывая на Кина нервно подрагивающим пальцем, — имея такой численный перевес, не смогли ни разу поразить противника? Вы, ломающие кирпичи, доски, дробящие вековые камни?

— Доску не проломишь, если твой сокрушающий удар проходит рядом, не касаясь ее, — спокойно отвел в сторону выпад противника выступавший. Вдруг глаза его засверкали, он напружинился и быстро, вдохновенно повел отчет: