Замечу, что в таком, я бы сказал, предельном режиме работы всех аппаратов, мы сможем преодолевать за это время до ста пятидесяти световых лет. Думаю, что на данное время, более быстрого способа проникновения в далёкий космос мы, вряд ли, найдём.

– Знаете, Серёжа, меня такие темпы вполне устраивают, – ответ Беаты вызвал улыбки.

– Меня тоже. Ведь, тогда я успею выйти замуж, – отвесил каламбурчик Щербаков.

Дни пошли своим чередом. Нельзя сказать, что их перестали замечать, но монотонность времени сравнима с его остановкой. Как можно замечать то, что не изменяется? Кто, из членов экипажа, считал каждый день своего существования на далёкой Земле?

Это свойственно, только тяжело больному человеку, когда исход его болезни однозначно известен и печален. Для тех же, кто отправился в это путешествие, подобные мысли были чужды. Звездолёт заменил им целую планету, их привычный мир, запустив свои часы, отсчитывающие своё время.

Да, день и ночь на корабле отмеряли таймеры, изменяющие освещение всех помещений на звездолёте, однако в этой смене не было ни Солнца, ни Луны. Впрочем, автоматика работала тонко, даже ювелирно, подбирая тон освещения и имитируя погоду «за окном» тенями от облаков или солнечных лучей сквозь тучи.

Лучшим подтверждением качества смены освещения, были вечерние зевки и чувство усталости, влекущее в постель, а утреннее пробуждение, в лучах восходящего или дневного солнца, вливало силы и создавало почти полную иллюзию земного мира.

Интересно, что аппаратура не ограничивалась одними световыми эффектами, не менее успешно она задействовала и звуковые эффекты, комбинируя их с порывами ветра, из старательно скрытых вентиляторов и кондиционеров, что создавало достаточно точную иллюзию пребывания на Земле.

Впрочем, самое главное, что после откровенного разговора о назревающей проблеме кризиса однообразности, обстановка в экипаже заметно изменилась. Всё чаще можно было наблюдать улыбающиеся, беседующие компании из трёх-четырёх человек, уютно разместившихся в пилотском зале, оранжерее или в, так называемых, гостиных, которые сооружали из двух кают, между которыми убирали перегородку.

Одинаковые условия окружающей среды создают схожий фон для воспоминаний и возобновления, казалось бы, забытых интересов. Словно, вспомнив о давно забытом увлечении, Грэм и Лия вновь решили погрузиться в мир шахмат, с одной только разницей, что, вместо, привычных шахматных фигур, на новой шахматной доске, ещё, пахнущей свежим лаком и сверкающей новеньким шпоном, красовались клочки бумаги с их названиями.

Отправляясь в полёт, Грэм предусмотрительно позаботился об обновлении старенькой шахматной доски. Впрочем, именно это, казалось бы, благое начинание привело к обновлению не только доски, но и фигур.

Дело в том, что Грэм забыл переложить шахматные фигуры из старой доски, которая осталась в ящике тумбочки, в его комнате, на острове Вознесения. Узнав о столь печальной истории, будучи, болельщиком в первой шахматной партии космических шахматистов, Щербаков произнёс весьма странную фразу.

– Да, началось… Вот и аукнулось, – печально вздохнул Сергей.

– О чём это ты, если не секрет? – поинтересовался Грэм.

– Да, так. Ворчу по-стариковски. Я же говорил, но всем было не до меня, все были заняты более важными делами. Надо было присесть на дорожку, глядишь, и не пришлось бы бумажки двигать.

– Сергей, я ничего не понимаю? Хватит бурчать! – с раздражением переспросил Уайтхэм. – Куда и зачем присесть? Ты можешь объяснить, в чём дело?

– Могу объяснить. Примета у нас есть – присесть на дорожку. Перед тем, как покинуть дом, надо присесть, подумать – всё ли взяли, ничего не забыли? А, что вышло? А вышло всё комом. – С обидой и сожалением в голосе пояснил Сергей.

– Надо же, только сейчас я понял, для чего ты нас всех упрямо зазывал в ту самую беседку? Извини, Серёжа, но я тогда, так ничего и не понял, ты бы хоть объяснил, для чего надо обязательно сесть. – Откровенно признался Грэм.

– Эх, вы! Всё вам, дуракам, объяснять надо. Извини, Грэм, это я, образно, без перехода на личности. Будем надеяться, что всё обойдётся только шахматами.

– Сергей, а ты не слишком сгущаешь краски? Подумай сам: ты присел, – историк напряг свою память и более бодро добавил. – Да и мы с Лией присели, глядя на тебя. Думаю, если мы напряжём память, то обнаружим, что ещё несколько человек исполнили обязательный ритуал.