— Всё-таки, у тебя инспектор на буровой находится!

Слово «находится» было весьма популярно у руководства экспедиции. Были такие должности в штатном расписании экспедиции, которые были порождением социализма, а практического значения никакого не несли. Допустим, «инженер по глинистым растворам». Буровой раствор, основу которого, кроме воды, составляла глина, по своему составу был очень сложный. В процессе его обработки во время бурения в него вводили всевозможные химреагенты. Назначение их было весьма разнообразное: повышать число щёлочности, снижать вязкость, увеличивать коллоидность, удерживать удельный вес в заданных параметрах и масса других всевозможных показателей. Если этот раствор готовить «по науке» — получается полная абракадабра. Готовят его как-то по наитию. Каждый буровой мастер знает и таит свои секреты, а вернее — не может ничего объяснить, как это у него получается так удачно: при минимуме необходимых химреагентов — затворяется хороший раствор. Но по установленному порядку полагается инженер по растворам. Того к глиномешалке не подпускают, чтобы не напортил, вот он, бедолага, и мается от буровой к буровой. На вопрос главного инженера «Ты чем занимался на прошлой неделе?» следует немедленный ответ: «Находился на пятьдесят первой буровой!»

Этого было достаточно. Слово «находился» было универсальным. Допустим, даже попьянствовал, лишь бы начальство этого не знало, значит — «находился»!

Теперь у Рафа на буровой «находился» инспектор по противовыбросовому оборудованию. Голован с Рафом спустились под буровую и стали осматривать превентерное хозяйство. Назначение его в том, что если из скважины несанкционированно попрёт газ или нефть — срочно перекрыть скважину одним из трёх превентеров. Привод у них гидравлический, дублируется ручным, контроль электрический. Из-за установки этого агрегата пол буровой располагается на высоте шести, а бывает, десяти метров над землей. Голован осмотрел ужасно запущенные, все в грязи превентеры, а судя по количеству льда на них, очевидно, и замороженные, и сказал:

— Да-а-а! Дал Фархад им просраться!

В сторону тундры шли выкидные линии длиной по сто метров. Назначение их — отводить лишний газ или лишнюю нефть. Смонтированы они были вкривь и вкось. Раф стал оправдываться:

— А чё я могу поделать? Стойки уже вмёрзли. Как я их выправлять буду? Зубами грызть?

— Ты вот что: закажи ещё у Галана «фикус». Инспектор, видимо, наш парень. Мы его потом в анабиозе погрузим в вертолёт, а там, глядишь, до весны больше инспектора не будет. Весной стойки оттают, ты их тогда выправишь!

На этом они и порешили. Когда пришли в бурдомик, инспектор Иван Аркадьевич уже очнулся и теребил рацию:

— Газет, газет центральных пришлите на сорок первую! — пытался он докричаться диспетчеру.

То ли от неумения, то ли по стечению обстоятельств, в линию вмешался чей-то третий голос и прокомментировал:

— Чё, газет?! Ж…пу тебе уже подтирать нечем, обосрались там по самые лопатки!

Подоспевший Раф подхватил трубку и дал в обратку:

— Е…ало заткни! Х…йло е…учее!

Дежурный радист тут же среагировал — рация отключилась. Иван Аркадьевич стал сетовать:

— Ужасно невоспитанные молодые люди! Перебивают старших!

Кого именно он посчитал невоспитанным, осталось невыясненным. А Голован уже разливал по стаканам великоустюгскую:

— Давайте вздрогнем. С морозцу!

— Да-да, — поддакнул Иван Аркадьевич, пригубляя стакан, — как там превентерное хозяйство, в порядке? А то я никак не дойду. Перед вылетом в унты переодеться не успел, а в ботинках ноги мёрзнут.

— У меня есть дежурные валенки, — ляпнул, не подумав, Раф, но, получив тычок в спину от Голована, отыграл на реверс, — но только вашего размера нет!

— Да… Да… — уже реже частил инспектор, великоустюгская туманила ему мозг, — Размер ноги у меня неподходящий!

Но уточнять — какой, не стал. Голован радушно, чтобы перевести разговор, пододвинул ему открытую Рафом банку тушёнки:

— Да ты закусывай давай! Ну, ещё вздрогнули!

Пошла в ход вторая бутылка. Инспектор, не закусывающий из физиологического невосприятия пищи под водку, стал крениться, и они его вдвоём перетащили на дежурную кровать.

— Он поссать-то хоть успел? — забеспокоился Раф.

— Успел! — самонадеянно, наугад поручился Голован, — Я вот у тебя тут немного поживу, понаблюдаю, как ты буришь. Надо, чтобы почерк для всей экспедиции был один, характерный, узнаваемый!

Он хитрил с Рафом. На самом деле приказ патронировать Рафа ему дал главный инженер. Чтобы неопытный бурмастер не наломал дров. Но Голован был старый дипломат. Он убивал своим заявлением сразу несколько зайцев: показывал, что решения принимает он сам, являл свои дружеские чувства к Рафу и всё такое остальное, что связано с лидерством и пьянством. Рафу возражать или радоваться не было резона, он индифферентно отнёсся к этому сообщению: «Пускай дежурит. Всё легче, вот хотя бы с такими шедеврами общаться!» — посмотрел он в сторону инспектора.

В это время в бурдомик заглянул дизелист по кличке «Поэт». В миру его звали Толя. Но у него была вырезка из какой-то районной газеты, где он, когда-то по молодому делу, опубликовал два четверостишья. Это было, очевидно, очень-очень давно. Вырезка была пожелтевшая и совсем истлевшая. Стихи были примитивные: что-то про речку, про берёзку и весну. Но кличку «Поэт» он снискал, и никто его иначе уже никогда не называл! Его бурильщик послал искать верхового Бобра, тот пошёл в посёлок час назад, якобы за верёвкой, нужной для подъёма. Но поэт, посланный бурильщиком искать верхового, в силу своей бестолковости пошёл прямым ходом к бурмастеру: