— Если дело к этому идёт, то пусть этот шаг будет осознанным!

Он стал быстро раздеваться. Гражине это делать составляло мало труда, пока она бегала гасить свет, пеньюара уже на ней не было…

Когда Раф отвалился, первое, что пришло ему в голову, что там, внутри у его партнёрши просторно, как в Космосе. Этих подробностей из деликатности он сообщать, вслух не стал. Вслушиваясь в монолог поварихи, он дождался второго прихода. За это время она ему, кроме того, что его «сразу приметила», сообщила о своей готовности выйти замуж. Рассказала, что у неё всё для этого готово и заскладировано дома, в Украине. Далее шло перечисление одеял, посуды и прочего барахла. Венчало это перечисление утверждение:

— У меня для жизни всё есть!

— Так выходи же замуж! — воскликнул Раф, плохо слушавший предисловие, перед перечислением скарба.

— Для этого нужен «чоловик»!

Раф приступил к проверке первого впечатления о «Космосе». Закончив, во всех понятиях этого слова, он окончательно понял, почему же «чоловика» до сих пор нет! Он начал быстро одеваться, в это время в дверь раздался решительный стук. Так стучать мог только Голован, решил Раф. Он ожидал упрёков от своего учителя, но он ещё плохо знал Голована. Тот пришел рассказать о событии в бурдомике:

— Вышел я посмотреть, как помбуры гоняются за вновь появившейся чёрной собакой. Пока ходил, Геббельс твою и мою зубную пасту из бурдомика украл и съел!

— От же гад! — вскричал Раф. — Я его предупредил, когда он у всех, у кого есть, зубную пасту поел, что я прятать её не буду. Если он у меня сожрёт — я его прибью!

— А что он её ест, в организме чего не хватает? — наивно поинтересовалась Гражина.

— Да не хватает ума! Похмеляется он так оригинально. Где ты мне ёмкость посулила?

— Пожалуйста! И сальца возьмите!

В это время Голован увидел, какого качества сало им завёртывают в газетную бумагу. Он был так поражён, что стал без остановки нахваливать:

— А какая хозяйка! А как сало солит! А какая чистюля! А как хата прибрана!

Чтобы хоть как-то остановить поток похвал, Гаражина завернула ещё помидоров, огурцов и чеснок с луком. Голован прибавил оборотов, и под эти причитания они прошли в бурдомик. Голован, когда они раскинули снедь и пригубили, после первой промолвил:

— Ну, старина, ты весь в меня! Как я бывало в молодости! Не спрашиваю подробностей, вижу, отработал харчи!

Под эти воркования начальника Раф глубоко задумался: «Правильно ли он поступил в отношении Веры?» Никакие аргументы, ни за, ни против у него в мозгу не перевесили. Уже засыпая, сквозь сон он слышал, как Голован хвалил уже себя:

— А какую я тебе повариху спроворил? Баба — огонь!

— Померил бы ты этот огонь своим перчиком! — про себя возмутился Раф и уснул окончательно.

Проснулся он от зуммера разрывающейся рации. Раф попытался резко вскочить. Но после ударной дозы поварихиного самогона ноги сами подкашивались. Раф, хватаясь за спинки кроватей и углы шкафов, пытался продвигаться в сторону ревущей рации. Его позы, которые он принимал по ходу движения, напоминали телодвижения партизана, которого ведут на расстрел, а он оглашает призывы, с манерной жестикуляцией. Его героические потуги резким рывком разведчика предвосхитил Голован, спавший на соседней кровати также одетый в верхнюю одежду. Он издал вопль в микрофон:

— Воравейская на связи!

— Сводку подавайте! Вы последние!

Голован уже проснулся и принял окончательно вертикальное положение:

— Последняя у попа жена! Вы своими комментариями эфир не засоряйте! Ведите себя, как подобает! Принимайте сводку!

— Так я и принимаю! Что у вас?

— Подъём!

— Так уже вчера с вечера подъём был!?

Голован раздвинул на окне белые занавесочки, сотворённые в порыве лояльности уборщицей и прилаженные на бинтик, по которому ткань плохо елозила. Но стёкла от выдыхаемых всю ночь паров были покрыты изморозью. Створа ворот буровой не было видно. Поэтому понять, какой технологический цикл происходит на буровой, было невозможно. Голован наугад, в последнем рывке своей природной уверенности, выдохнул:

— Ну, тогда спуск!

Утренняя заминка была разрешена. Учитель и ученик стали пытаться бриться. Голован поводил электробритвой в разных местах лица. Раф же наоборот, тщательно нанёс обильно пену на припухшее лицо, поскоблил тщательно бритвой щёки и решил:

— Оставлю бороду «эспаньолку» или «ла бланш», как её там, мать её задери! — бормотал он, прислушиваясь к трескам в голове, которые напоминали помехи в радиоприёмнике, идущие из Космоса. Головану с бритьём везло. Он каждое утро делал электробритвой несколько взмахов наугад. Но всегда попадал на свежие покосы и общий вид лица был «около того». Можно было заподозрить, что он пускает ножи бритвы на слух в свежий покос, как мотопилой пилят бревно, регулируя нажимом нагрузку мотора, и тем самым получают оптимальный режим пиления. В это время в дверь раздался нежный стук, и елейный голос Гражины пропел: