За столом, над которым возвышалась лампа, оживленно беседовали немец, корабельщик и погонщик мулов из Монте-Веро, с которыми мы уже познакомились в предыдущей главе на дворе ратуши. Перед каждым стояла оловянная кружка с вином, которые в трактирах предпочитали хрупким стаканам.

— Вот и здесь мне нравится,— проговорил немец, молодой коренастый человек, плохо владевший португальским языком.— В «Святом Иерониме» можно не опасаться за свою жизнь, да и получить глоток хорошего вина.

— Да, за хорошую плату. Этот испанец Пепи любит считать крусадо [4] .

— У меня нет лишних денег, господа, я человек бедный, но лучше я заплачу крусадо здесь, где со мной обращаются как с человеком, нежели винтем [5] в том проклятом трактире на берегу, где меня принимают за преступника и вора.

— А, вы имеете в виду трактир,— рассмеялся корабелыцик,— где ножи и вилки на цепях, а вместо тарелок дырки в столах? Конечно, порядочные люди туда не ходят, но как ни странно, каждый иностранец непременно попадает в эту трущобу.

— Винтем над дверью, написанный большими буквами, заманивает посетителей,— сказал погонщик мулов и осушил кружку.— Эй, Пепи, дайте нам еще такого же вина.

— А, наконец-то вы появились, Антонио! — ответил широкоплечий, высокий хозяин трактира и подал погонщику свою большую загорелую руку. Ну, как дела в Монте-Веро?

— Грустно там,— отвечал Антонио,— ужасно грустно с тех пор, как там получено известие о смерти нашего дорогого сеньора Конде.

— Пресвятая Дева, что вы говорите! — воскликнул, вскочив, немец.

— Неужели граф Эбергард никогда уже не вернется в Монте-Веро? — сказал Пепи, качая головой.

— Это грустное известие пришло в Монте-Веро уже несколько недель назад. Сколько слез было там — не поверите! Как будто у каждого умер близкий человек! Женщины плакали, мужчины поникли головой.

— Но возможно ли это? — проговорил немец, который с все возраставшим удивлением слушал погонщика.— Ведь граф был жив и совершенно здоров, когда я выехал из Германии. Он даже дал мне письмо к своему управляющему Шенфельду.

— Можете это письмо оставить себе: Шенфельд оставил Монте-Веро, как только туда прибыли всадники нашего покойного сеньора Конде. Говорят, он отправился в Европу, чтобы самому удостовериться: он не верит, что наш сеньор умер, хотя это подтверждается документами.

— Но ведь граф, этот покровитель всех бедных, честных людей, сам дал мне это письмо.

— А давно вы выехали из Германии? — спросил погонщик мулов.

— Я в Рио уже три недели, значит, месяцев семь-восемь назад я отправился в Лондон,— отвечал немец.

— Ну да, тогда он был еще жив и здоров, а месяц спустя смерть положила конец его деятельной жизни!

— Говорят, граф отправился в Европу, чтобы повидать своего ребенка,— проговорил любопытный трактирщик, держа в руке кружку.

— Да, этот ребенок, молодой граф Эдуард Монте-Веро, уже прибыл в замок, чтобы привести в порядок дела своего отца,— пояснил погонщик.

— Ну, теперь Монте-Веро примет другой вид,— заключил Пепи и удалился, чтобы наполнить кружки вином.

— О, это грустное для меня известие! Управляющий Шенфельд уехал, новые господа во владениях! — проговорил немец с тяжелым вздохом.

— Не падайте духом, в Монте-Веро все-таки с уважением отнесутся к письму покойного сеньора, поедем туда со мной! Говоря откровенно, в замке сейчас суматоха: там теперь император, который приехал по приглашению молодого сеньора, и один пир следует за другим. Что же, со дня смерти благородного отца прошло уже шесть месяцев, так что за это время скорбь могла уступить место мысли о владении несметными богатствами,— так уж водится на свете.

— А неизвестно, молодой граф сам будет управлять своим маленьким княжеством по примеру покойного отца? — продолжал свои расспросы немец, между тем как корабельщик смотрел через ветви на улицу, разговор не интересовал его.

— Мне кажется, что нет. Я-то сам не был в замке, но я слышал от секретаря, который говорил об этом с младшим инспектором, что молодой граф не хочет оставаться здесь, хотя приехал со своей невестой и ее отцом.

— Да,— подтвердил Пепи, ставя полные стаканы на стол,— я слышал об этом уже вчера; невеста его, говорят, бесподобная красавица!