Примерно из той же области и, известная мне из СМИ, двухмесячная задолженность по зарплате. А то и обычная давка в метро. Куда все едут, черт возьми? Однако и вообразить себе невозможно, что истинная причина случившегося — какой-нибудь идиотский правительственный указ. Да что там указ! Виной всему национал-большевики, морские сомалийские пираты, животный грипп, беспардонные американцы и цены на природный газ в кухонной трубе. А то и просто популярная среди горожан шаурма, в которую такую порой дохлятину насуют, какую еще надо суметь насовать. Или какая-нибудь сумасшедшая в капоре и цветной накидке, стоящая с бутылкой молока посреди Пушкинской площади. Этого, впрочем, уж никак представить невозможно. Какая сумасшедшая? Откуда цветная накидка? Кто поселил ее посреди столичного города? И кто же возьмется воображать, что эта разноцветная дама способна выбить писателя из его привычной будничной колеи. Она тут причем? И уж совсем невозможно в том же ракурсе рассмотреть такие «привычные вещи», как, скажем, бездомные небритые ребята в буржуазных обносках, благоухающие в вагонах метро столь же качественно, что и дохлые гуси, а также участившиеся случаи запроса политического убежища в Люксембурге. Додуматься тут можно бог весть до чего, и не только писателю.

Для писателя ссора с женой — непозволительная роскошь. Писатель, как-то раскочегарившись, тарелку об пол шваркнет, и супруга его шваркнет. Осколки, веник, слезы. Что хорошего? Знал я и такого сочинителя, который трехлитровой банкой с огурцами в супругу свою кинулся. В жену не попал, а оба стекла в кухне выбил. Пришлось вставлять. Что хорошего? А уж тем более не должен писатель в адрес своего живого домашнего оппонента употреблять обидные слова. Обзывать как-то, сравнивать с кем-то, смешивать с чем-то… Вот три года назад. Теплое майское солнце в окне. Жена стоит в кухне в розовой комбинации и сильно орет на меня; а я — в трусах, и я ору на жену: «Ты, мол, чего, дура, орешь на меня! Ты не смей орать на меня!»; а она на меня: «А вот я не дура, а вот я стану орать!».

А за окном — и май, и солнце, и новая листва, и небо бело-голубое, и с дьявольской периодичностью стучит под этим небом строительный пневматический молоток по свае. Жена — в розовой комбинации, я — в трусах.

Самого себя перегрузить всегда очень полезно. Дурь, скажем, какая-то в голову прет, а перезагрузил — и вот она уже меньше прет. Дурь вроде та же, а вроде теперь и не дурь. То же и по жене. Она меня грузит, а я ее слушаю, а сам думаю: «Вот ты жена! Опять тебя не в ту степь несет!».

А то, с какой стати политики взялись перезагружать друг друга, очень непонятно мне. И то, ради чего они с этим вторгаются в мою насыщенную творческую биографию, я не понимаю. Ну, хорошо. Пусть приходят ко мне. Для них у меня тяжелое мраморное пресс-папье всегда на столе найдется. Я с его помощью любого так перезагружу, что мало не покажется.

Сегодня прочитал в «Известиях», что доля книг в общей потребительской корзине составляет всего 0,5 %. Около трети приходится на продукты питания. На алкогольные напитки — 7,5 %. На табачные изделия — 2,1 %. В структуре потребительской корзины вслед за книгой идут товары для животных — 0,4 %.

Более чем уверен: после публикации моих романов картина резко изменится. Треть своих средств россияне будут тратить именно на мои произведения, доставшиеся мне кровью и потом. Кошкам же и собакам придется перейти на подножный корм.

Мой троюродный дедушка, Федор Федорович, решил переделать мир. Для этого он отбил носик японского фарфорового чайника, оторвал стрелки часов с кукушкой, спалил в мусорном ведре письма своего дедушки Петра Валентиновича, содрал со стены географическую карту мира.

После этого утомительного занятия Федор Федорович сел у телевизора. Показывали мультфильмы. Говорящего басом бегемота. Федор Федорович ждал изменения мира. Коренной ломки. Он ждал пять, десять, двенадцать минут. И — не дождался.

Тогда Федор Федорович разбил венским стулом телевизор, побрился налысо, плюнул четыре раза в окно, сорвал в зале хрустальную люстру. И опять стал ждать. Пять, десять минут. Он ждал всю ночь, он ждал девяноста шесть лет. На смертном одре он прошептал холодеющими губами своей беременной невестке Галюшечке:

— Вот наглядный урок некоторым горячим головам!

Бывает, посреди ночи жена растолкает меня, и я ей что-нибудь скажу, кто она такая среди ста миллионов галактик и сотен миллиардов звезд. И она тоже мне что-нибудь скажет. После чего я встаю и хожу по дому в махровом халате. Хожу и думаю о том, что такое вселенная, а что человек. А что до жены, то я и о ней думаю. И всякий раз прихожу к выводу, что очень она у меня активная протоплазма. Килограммов примерно под восемьдесят.

Вчера посмотрел на себя в зеркало и весь вспотел от гордости и смущения. Да и как ни вспотеть! Из зеркала, знаете, кто на меня смотрел? Вы никогда не догадаетесь. На зеркала на меня смотрел… культовый персонаж российской действительности! И этот персонаж — я! Я сразу хотел жене об этом сказать, однако решил сразу не говорить. Во-первых, вопросами замучает, во-вторых, с премьер-министром станет сравнивать, а в-третьих, пусть это мое открытие и для нее сюрпризом будет. Она у меня сюрпризы любит. А тут такая удивительная штука. То есть я теперь для нее не просто Митя Глобусов, а культовый персонаж. Она мне: «Ми-тя! Пойди-ка ты за картофелем сходи, а то весь уже скушали!» А я ей: «Культовые за картофелем не ходят, культовые за отечество переживают!» … А потом я еще раз в зеркало за себя посмотрел, а он оттуда на меня. И отчего-то расхотелось мне за отечество переживать, а за картофелем сходить захотелось.