От таких слов у Бревешкина помутилось в глазах, и, расточая проклятия, он упал на гнилую парусину и завыл протяжно, по-звериному.

Стива Бобрин переносил не менее жестокие муки. В отличие от Бревешкина, которого страшило только наказание, гардемарин еще страдал нравственно, понимая всю тяжесть своей вины. Воспитанный в старых морских традициях, высоких понятиях о долге и чести, он знал, что совершил подлость, с каких бы позиций ни подходить к его участию в этом деле.

«Пуля в лоб, только пуля, — подумал он со слезами на глазах. — Бедная Элен. Она никогда не узнает о моем бесславном конце». Стива Бобрин никогда не признавался себе, что одной из причин, причем главных, побудивших его раскрыть намерения командира, было желание остаться с Элен, заходить к ней в магазин и…: покупать перчатки. Боже, сколько у него уже этих перчаток! Элен смеялась, передавая ему очередную покупку:

— Мистер Бобринкс, зачем вам столько перчаток? Вы думаете открыть свой магазин на клипере? Эти перчатки так хорошо подойдут вашим матросам тянуть канаты, драить палубу… — И она смеялась, блестя жемчужными зубами, и так многообещающе смотрела на него. — О, Стив Бобринкс…

В самом деле, сколько у него этих перчаток? Вестовой принайтовил целую гору к переборке, они под кроватью, на полках, на диване.

Гардемарин раскрыл первую попавшуюся под руку коробку, там лежали крохотные палевые перчатки. Стива смотрел на них, воскрешая образ Элен, и слезы падали на нежную замшу, оставляли на ней темные пятна…

Лешка Головин взобрался на фок-рей — нижнюю рею — фок-мачты, удобно устроившись там, наслаждался видом спокойного моря и с любопытством рассматривал встречные суда, более быстроходные, обгонявшие «Орион». Плимутский канал в этот погожий день напоминал оживленную дорогу. Из Ла-Манша прошли три транспорта и одно госпитальное судно с огромным красным крестом в болом квадрате на борту, повязки раненых белели на всех трех палубах бывшего лайнера. Перегнал крейсер, его броня лоснилась свежей краской под цвет моря. На сероватой воде до горизонта застыла флотилия рыбацких судов, вид у них был безмятежно праздничный, и Лешке захотелось очутиться на одном из них и порыбачить на английский манер. Вдали показалась яхта с необыкновенно высокой мачтой и огромными парусами, она походила на бабочку. «Кто же на этой яхте раскатывается? — невольно подумал мальчик и заключил со вздохом, подражая Зуйкову: — Кому война, а кому малина, раскатываются на яхтах, какой-нибудь буржуй, наверное, или лорд».

В Ла-Манше из океана пошла пологая зыбь, клипер солидно закивал своим непомерно длинным утлегарем. Слева показались скалы, а на них крепостные сооружения. Лешка опять вздохнул: ему захотелось полазить по этим скалам и стенам форта, а заодно забраться и на маяк, ярко освещенный солнцем, он издали казался не таким уж высоким, и Лешка был уверен, что забежит на самый фонарь одним махом.

«Вот так ходишь, ходишь по морям и только издали видишь необитаемые острова», — заключил Лешка, считавший, что на таких голых скалах не сможет долго прожить ни один- человек, кроме него, Алешки Головина.

«Нептун», предупредив гудком, сбавил ход. На баке боцманы под руководством Петровича отдали буксир, и английские матросы в цветных свитерах на корме «Нептуна», казалось, нехотя потянули его из воды.

Лешка мигом скатился по вантам и побежал на ют. По палубе расхаживать не полагалось, каждый выполнял свою работу по расписанию у мачты или на реях, а по палубе, выполняя приказание, передвигался только бегом.

Мистер Адамс прибыл на борт клипера на поданном ему вельботе. Это внимание растрогало шкипера, и так расположенного к русским морякам, и совсем уже привело в восторг, когда командир пригласил его к себе и Феклин с сожалением в душе поставил на стол красного дерева бутылку с остатками ямайского рома. Хозяйственный вестовой не понимал, зачем зря тратить такой ценный продукт на английского шкипера, который получит свои шиллинги и был таков, а у них путь дальний, и ром ох как пользителен в холодные ночи, да и не только в холодные.

— За благополучный приход на вашу родину! — провозгласил мистер Адамс и выпил по-русски — залпом.

Прощаясь, он посоветовал командиру клипера не ложиться сразу на правильный курс но крайней мере до темноты.

— Благодарю, мистер Адамс!

— Такие пустяки, капитан. Все честные люди должны помогать друг другу. И если позволите, еще один совет?

— Буду благодарен, мистер Адамс.

— Это маленькая хитрость. Ночью пусть ваша команда не говорит по-русски.

Воин Андреевич улыбнулся:

— На каком же языке?

— Лучше пусть совсем молчат, особенно при подходе сторожевого катера. Лучше вы ведите переговоры. Скажите: «Мария» идет с балластом в Калькутту. Ничего, что эта старая леди еще торчит у пирса в Саттон-Харборе. Они-то не знают. А «Мария» одного с вами типа и тоннажа, только, конечно… — шкипер развел руками и изобразил на своем лице прехитрую улыбку, из которой можно было, по его мнению, заключить, как далеко «Марии» до настоящего корабля, каким является «Орион». — На сторожевиках не будут придираться, «Мария» так «Мария», этот парусник они знают, а в темноте не разглядят различия, дело сторожевиков — ловить немцев и помогать своим.

Мистер Адамс выпил еще стопку рому и, совсем расчувствовавшись, сказал:

— Хороший капитан выслушивает все советы, а делает по-своему, как подсказывает случай, находчивость, знание моря и опыт. Лучше всего не встречаться со сторожевиками и мелями. Пусть всегда под килем будет четыре сажени…

Шкипер не взял ни на пенни больше положенных 18 шиллингов за провод по каналу. На прощание Адамс, к неописуемому изумлению и радости Феклина, подарил ему складной ножик, правда, без одного лезвия, зато оставшиеся два вестовой сразу оценил как «первейшую сталь».