Вот что запомнилось Сьюзен Мари. Ей казалось, что в основе всей их супружеской жизни была плотская любовь. Она буквально пронизывала их отношения, и это иногда тревожило Сьюзен Мари. Вдруг в интимной жизни что-нибудь не заладится или они просто станут старше и перестанут любить с такой страстностью — что тогда? Сьюзен Мари и думать об этом не хотела, не хотела представлять, как однажды между ними не останется ничего, кроме его молчания и одержимости морем, садом или работой по дому.

Сьюзен Мари видела, как муж и Миямото шли по границе участка. Потом они исчезли из виду, перейдя через гребень холма, и она спустилась на первый этаж.

Через двадцать минут Карл вернулся один; он переоделся в чистую футболку и сел на крыльцо, обхватив голову руками.

Сьюзен Мари вышла с двумя чашками кофе в руках и присела рядом.

— Чего он хотел? — спросила она.

— Да так… — ответил Карл. — Обговорили кое-что. Ничего особенного. Пустяки.

Сьюзен Мари передала ему чашку.

— Осторожнее, горячая, — предупредила она.

— Ага, спасибо, — ответил Карл.

— Я и для него сварила, — сказала Сьюзен Мари. — Думала, вы вместе вернетесь.

— Да нет, ничего такого, — отмахнулся Карл. — Старая история.

Сьюзен Мари обняла его за плечи.

— Что случилось? — спросила она.

— Даже не знаю, — вздохнул Карл. — Он хочет семь акров от земли Уле Юргенсена. Хочет, чтобы я разрешил Уле продать их. Или чтобы сам продал. Ну, понимаешь… чтобы мы наконец разобрались.

— Семь акров?

— Да, те самые, которые были у его семьи. Он хочет получить их обратно. Та самая история, о которой твердит моя мать.

— Ах, та самая, — вспомнила Сьюзен Мари. — Я как чувствовала, что он пришел за этим. Та самая… — угрюмо повторила она.

Карл ничего не сказал, в его привычке было отмалчиваться. Он не любил объяснять или говорить пространно, в его душе всегда оставался уголок, куда он никого не пускал. Сьюзен Мари думала, что это из-за войны, и не лезла ему в душу, не нарушала его молчания. Однако временами такое поведение Карла раздражало ее.

— И что ты ответил? — спросила она. — Он ушел недовольный?

Карл отставил чашку и уперся локтями в колени.

— Господи, а что я мог ответить? Приходится ведь и с матерью считаться, сама знаешь. Приходится думать еще и об этом. Ведь если он снова получит ту землю…

Карл пожал плечами и на мгновение показался беспомощным. Сьюзен Мари видела линии морщин, вытравленные морским ветром в уголках его голубых глаз.

— Сказал, что подумаю, поговорю с тобой. Сказал, что мать на него жалуется, на эти его косые взгляды. Когда я заговорил об этом, он точно окаменел. Нет, сама вежливость, но прямо как каменный стал. И больше не смотрел на меня. И зайти, кофе выпить тоже отказался. Не знаю, может, в этом моя вина. Похоже, мы поссорились. Но я не мог поговорить с ним по душам, Сьюзен. Я… я не знал… не знал, что сказать… Не знал, как сказать…

Он умолк; она сразу распознала в нем это его особенное молчание и, подумав, решила больше не расспрашивать. Сьюзен Мари так и не могла разобраться в отношениях между Карлом и Кабуо, не понимала, друзья они или враги. В тот раз она впервые увидела их вместе, и ей показалось, что этих двоих все еще связывают какие-то добрые чувства, что они хотя бы помнят о былой дружбе. Но уверенности в этом у нее не было. Как знать, может, их дружелюбие и рукопожатие всего-навсего формальная вежливость, может, в глубине души они ненавидят друг друга. Однако Сьюзен Мари точно знала, что мать Карла терпеть не может семью Миямото; иногда, сидя по воскресеньям за обедом у сына, она распространялась о них, болтая без умолку. Карл тогда обычно замолкал или делал вид, что согласен с ней, а потом заговаривал о другом. Сьюзен Мари привыкла к такой реакции мужа, но неопределенность причиняла ей боль. И ей очень хотелось прояснить все прямо сейчас, пока они сидят вот так, вдвоем на крыльце.

Дунул ветер, и зашелестело в вершинах ольховых деревьев; Сьюзен Мари почувствовала в дуновении ветра такое необычное для осени тепло. Карл не раз жаловался ей, да и на днях как-то сказал, что после войны разучился говорить. Даже со старинными друзьями. И теперь остался один. Он умел работать на земле, в море, работать своими руками, но вот высказать то, что у него на душе, не умел. Сьюзен Мари, сочувствуя мужу, нежно погладила его по плечу и осталась сидеть рядом, терпеливо ожидая.

— Проклятье! — вырвалось у Карла. — Ну да ладно. Ты, я чувствую, с радостью отдала бы ему хоть всю землю. Похоже, ты не очень-то стремишься уехать отсюда.

— Здесь так красиво, — ответила Сьюзен Мари. — Ты только посмотри, Карл! Оглянись!

— Да ты там, там оглянись, Сьюзен! — возразил ей Карл. — Шестьдесят пять акров!

Она понимала его. Карлу нужно было большое пространство, широкая равнина, на которой можно было бы развернуться. Он вырос на ней, и море, несмотря на свою бескрайность, не могло заменить зеленых полей. А на шхуне ему было тесно. К тому же чтобы забыть войну, забыть, как на его глазах шел ко дну «Кантон», тонули люди, Карл должен раз и навсегда расстаться со шхуной и, как и отец, выращивать клубнику. Сьюзен Мари понимала, что только так муж может обрести душевное спокойствие; это, в конечном счете, и примирило ее с переездом в центральную часть острова.