А всё из-за этого вот типа!

Он начал раздражать её с первого же момента! Даже тогда, когда беспомощный лежал в немом беспамятстве, когда метался в лихорадке, и особенно тогда, когда стало ясно, что он выжил, пересилил болезнь и смертельное ранение вопреки всем её представлениям о человеческой слабости. Только потому, только из-за этой удивительной живучести она и заинтересовалась Кимйрилом. Кийрил – чужак! Как же шло оно ему, это имя!

Эта заинтересованность, это чисто женское любопытство даже сумело пересилить раздражение и недовольство. Остались лишь настороженность и опаска. Уж слишком въелось в память правило: «Не доверяй людям! А людям в зелёной форме никогда не доверяй!» Но интерес заставил её, как маленькую, издалека украдкой приглядываться к чужаку. Изучать его так, как это делают дикие животные. Никогда не терять из виду, не пропускать ни одного движения, ни одного жеста, заранее угадывать каждый предстоящий шаг и успеть рассмотреть тот предмет, на который Кийрил только собрался взглянуть. Это было сложно, очень сложно! Она не могла узнать его мысли! Не могла, как ни старалась. А ведь с людьми ей удавалось такое иногда, и даже чаще. А этот же тип был, как глухая стена. И это лишь обостряло интерес…

В его внешности при бомльшем изучении всё больше угадывалось что-то гриффитское. Та совершенность черт, она была заметна при всей его худобе и болезненности; совершенство фигуры; разворот плеч и прямая спина, и особенно этот, присущий лишь ларимнам, подъём подбородка, как у тех, кто рождён в лесах, кто раньше, чем начинает ходить, научивается в окружающем мире улавливать и различать все звуки, все шорохи, все проявления живой жизни, когда-то давно несущие предкам ларинов опасность и смерть. Теперь таких хищников на Гриффите не осталось, не осталось даже в памяти самых старых песен, а эта древняя настороженность, как у постоянно прислушивающегося, сохранилась.

На этом сходство с ларимнами заканчивалось, а вот человеческое, свойственное лишь людям, проявлялось сразу, стоило только глаза у чужака увидеть. Эта удивительная, неправдоподобная синева. Какая-то живая, бархатистая, с лиловой теплотой, как у аспазии, если заглянуть на самое дно, в лоснящуюся чашечку цветка.

Кийрил выздоравливал, и она знала, что это значит: чужак скоро уйдёт в город, уйдёт к своим, как только окрепнет, как только проведут все очистительные обряды. И она торопила с этим, так как любопытство её начало медленно, но заметно даже для неё самой, перерастать во что-то более серьёзное, во что-то, чему сама она не могла и слова подходящего подобрать. Не могла и боялась, боялась того, чему не могла дать объяснения…

* * *

А-лата с самого утра занималась каким-то непонятным, но очень интересным делом. Большую охапку цветов, тех, что принесла её дочь, она разложила на столе. Тонкие, хрупкие стебли с голубыми прожилками разрезамла повдоль ножом, обрывала уже подвядшие цветы, а потом укладывала растения в высокую деревянную ёмкость. Уминала стебли тяжёлым пестиком, а Джейк, молча наблюдавший за процессом, думал с удивлением: «Интересно, и что это будет? Неужели из этой травы ещё и сок можно выдавить?»

А-лата много чего делала из того, чего Джейк не понимал, постоянно что-то мыла, чистила, сушила. Гриффиты всё брали из природы, сами ткали полотно (небольшой ткацкий станок занимал дальний угол комнаты), точили из дерева посуду. Интересно, как? Джейк точно знал, что металл гриффиты не выплавляют. Всё, на что обращался взгляд, этот народец делал своими руками. При этом уровень их жизни мало отличался от жизни тех дикарей, далёких предков человека, сведения о которых были привезены ещё с Земли. Ведь на других планетах, на Ниобе, на Сионе, на самом Гриффите, наконец, – люди живут, применяя последние достижения науки и техники. Перемещаются по воздуху, летают в космос. А эти даже колеса до сих пор не знают!

…А потом пришла очередь арпактусов. А-лата выбирала их из знакомой Джейку корзины, каждый надрезала как раз по жёлтым полоскам, быстро, несколькими взмахами ножа и так же быстро убирала плод туда же, куда только что укладывала цветы. Воздух наполнился тягучим сладким ароматом, сильно напоминающим аромат киви.

Спросить о том, что это будет, Джейк не решался, но А-лата, взглянув в его недоуменно хмурящееся лицо, заговорила сама:

– Такана будет, самая последняя в этом году, самая вкусная… Как раз к Дню созреет…

Такана! Настоящая такана! Из травы и арпактусов этих – и такана?! Тот вкуснейший напиток, лёгкий, с нежной кислинкой, с пузырьками углекислоты, содержащий всего одни процент алкоголя. И что главное – полностью натуральный! Без красителей и заменителей вкуса. Такана была очень популярна на Ниобе. При упоминании о гриффитах и о Гриффите единственное, что вырывалось у каждого: «Ах, это те дикари, что такану придумали!» Дикари! Это те дикари, которые делали уже такану тогда, когда на Ниобе стояли столетние деревья, не видевшие человека, а люди ещё понятия не имели ни о Саяне, ни о её планетах.

Так вот, как она делается, из травы и арпактусов. А рецепт, если судить по консервативности гриффитов, не менялся сотни лет.

– Вот така полежит, сок даст, а арпактус сладкий… Им три дня надо вместе постоять в тепле, а потом я воды добавлю… И ещё дней десять надо… А там и пробовать можно, – рассказывала А-лата, собирая в пустую корзину мятые цветы таки, пожухлые листья и ещё какой-то отбракованный сор, – Какой же праздник без таканы? Да и за столом обед без неё – не обед!

А-лата стояла к двери спиной, поэтому только по лицу Джейка и смогла догадаться, что кто-то вошёл и даже поняла, кто. И не ошиблась.