— Милый, любимый! не сердись на меня; я совсмъ помшалась, и сама не знаю, что говорю. Ты ни въ чемъ тутъ не виноватъ; вдь ты только желалъ мн добра; ты виноватъ только въ томъ, что не поврилъ мн, когда я теб говорила, что мн помочь нельзя. Ты самъ теперь это видишь. Онъ дорого поплатился за то, что хотлъ помочь мн; онъ не хотлъ допустить, чтобъ я утопилась въ рк, и вотъ теперь его самого волны носили два дня и дв ночи, пока не выкинули на берегъ...

Она закрыла лицо обими руками; ея стройное, прекрасное тло тряслось какъ въ лихорадк подъ вліяніемъ сильной страсти. Вдругъ она опять схватила руки Свена, прижимая ихъ то ко лбу, то къ глазамъ и губамъ, и говорила:

— Вдь и ты тоже едва не утонулъ; я знаю все, какъ-будто сама тамъ была. Я никогда не врила, чтобъ онъ не могъ безъ меня жить, чтобъ изъ-за меня онъ могъ жертвовать своею жизнью и жизнью другого — твоею жизнью, Свенъ! Твоею жизнью! и только потому, что ты меня любилъ! Не слдовало бы ему такъ поступать. Не великодушно съ его стороны. Это такъ жестоко, какъ всегда въ глубин его сердца была жестокость. Твою жизнь! Твою дорогую жизнь!

Голова пылала у Свена, виски страшно колотились и холодная дрожь разливалась по его жиламъ. Эти прекрасныя, блыя руки съ любовью гладили его руки, эти прекрасныя губы произносили слова сердечной любви, эти черные глаза сверкали молніями страсти въ таинственной глубин — какъ онъ могъ все это выносить, когда онъ зналъ то, что зналъ? Онъ вырвалъ свои руки изъ ея рукъ; усиливался поднять ее, указывая дрожащею рукой на шкатулку чернаго дерева, поставленную имъ при вход въ комнату на столъ, у котораго онъ теперь сидлъ. Его взглядъ, его движеніе вынудили Корнелію обратить глаза по тому же направлению; шкатулку она тотчасъ узнала и съ восклицаніемъ удивленія протянула къ ней руку, сама же вопросительно смотрла на Свена. Видя, что развязка близится къ концу съ ужасающей быстротою, Свенъ могъ только знакомъ объяснить ей, что шкатулка имъ принесена.

Корнелія вынула книгу изъ шкатулки и опять взглянула на Свена. Что-то въ его крпко сжатыхъ губахъ и подвижныхъ глазахъ переполняло ея душу мрачнымъ предчувствіемъ. И ея глаза принимали ту же неподвижность. Она вынула изъ шкатулки золотыя вещицы и въ это время медальонъ выскользнулъ промежъ ея пальцевъ и, упавъ на столъ, открылся.

— Чей это портретъ? спросилъ Свенъ, и слова его съ трудомъ вырывались изъ его груди.

— Моего отца! вскричала Корнелія съ поблвшими губами.

— И моего тоже! прошепталъ Свенъ.

При этихъ роковыхъ словахъ, кинжаломъ вонзившихся въ сердце Корнеліи, она отшатнулась. Вотъ она стоитъ предъ нимъ, задыхаясь, прижавъ руку ко лбу, стараясь сообразить то ужасное, что она услышала. Свенъ во время ихъ знакомства разсказывалъ ей иногда исторію своей жизни и своего семейства. Для Корнеліи потребовалось нсколько минутъ соображенія, пока она наконецъ поняла, что человкъ, который сдлалъ ея мать такъ невыразимо несчастною, былъ отецъ человка, ею любимаго.

Вдругъ по комнат пронеслись звуки не то смха, не то вопль души, которая отъ страданія не могла уже безмолвствовать. Корнелія прижала руку ко лбу и сверкающими глазами смотрла на Свена, который, поднявшись съ кресла, съ трудомъ держался за столъ.

— Такъ вотъ зачмъ ты пришелъ? закричала она: — вотъ зачмъ! Почему же ты не могъ этого унести съ собою въ могилу? Потому ли, что твоя добродтельная честность въ ужасъ приходила при мысли, что ты за гробомъ будешь любимъ такой любовью, которую воспрещаютъ природа и законы? Природа! что тутъ природа понимаетъ? Она ничего мн не говорила, и теб ничего не говорила; и не въ моихъ чертахъ ты это узналъ, а только прочиталъ на бумаг. Но будь спокоенъ! Я не люблю тебя, да и никогда не любила, потому что всегда содрогалась при взгляд на тебя. Твой отецъ отравилъ жизнь моей матери, а тутъ является сынъ, чтобъ отравить мою жизнь! Да падетъ проклятіе на васъ, которые какъ вампиры высасываете кровь изъ своихъ жертвъ! Одного желаю — чтобы намъ никогда не встрчаться въ этой жизни!

Она схватила шкатулку и со всмъ что въ ней было бросила въ каминъ, въ которомъ горлъ яркій огонь, и мгновенно скрылась за дверью. Минуты чрезъ дв Свенъ услыхалъ стукъ экипажей, отъзжавшихъ на пристань.

Онъ не старался удержать Корнелію, да и не могъ, еслибъ и хотлъ. Силы его оставили, въ голов было такъ пусто, на сердц такъ тяжело, такая тоска!

— Разв ты не могъ унести этого въ могилу? прошепталъ онъ..

Въ камин раздался трескъ; пламя, охватившее сухое дерево шкатулки, ярко озарило комнату. Свтъ прямо падалъ на портретъ, остававшійся еще на стн, тотъ портретъ, который онъ въ первый разъ увидлъ при разсвт дня: то же упорно-мрачное, то же благородно-гордое лицо, съ цлымъ міромъ страсти въ глубоко-скорбныхъ глазахъ. Теперь онъ узналъ, что означала эта глубокая, безнадежная печаль, которая такъ упорно лежала на приподнятыхъ углахъ рта, такъ упорно, такъ мрачно, что хотлось плакать, засматриваясь на нее...

Но Свенъ не могъ плакать, хотя сердце его было переполнено страданіемъ. Еще разъ посмотрлъ онъ на портретъ, изрдка озаряемый свтомъ вспыхивавшаго пламени.

— Это не ея портретъ, прошепталъ онъ: — это образъ сфинкса, древняго сфинкса, и проклятіе, которое она бросила въ меня — это проклятіе, которымъ лроклятъ весь человческій родъ. Проклятіе за вину, за первородный грхъ, съ которымъ жизнь дается въ наказаніе зa грхъ и падаетъ на насъ, какъ возмездіе; но самая тяжелая доля вины падаетъ на тхъ, которые безъ нашей воли намъ даютъ жизнь.

Пламя въ камин погасло. Свенъ собрался съ силами, шатаясь вышелъ изъ комнаты и ушелъ изъ дома.

Съ-тхъ-поръ прошло семь лтъ. Бенно ординарный профессоръ и на дорог къ знаменитости. У него такъ много дла, что, по словамъ его, ему некогда и думать о женитьб. Онъ сталъ немного серіозне, чмъ былъ за семь лтъ, когда между студентами повторялись остроумныя выходки и анекдоты молодого адъюнкт-профессора; однако меланхоликомъ его никто не видалъ. Но и на него грусть иногда находитъ, а именно въ то время, когда ему случается проходить мимо дачи на большой рк, гд теперь постоянно живетъ англійское семейство, переселившееся въ этотъ городокъ. Тогда подъ надвинутою шляпой лобъ его покрывается глубокими морщинами, глаза опускаются и мысли отрываются отъ научной проблемы или опаснаго случая болзни, которыми онъ былъ только что занятъ, и несутся за много миль, къ далекому берегу Балтійскаго моря, въ уединенное помстье, гд живетъ одинокій человкъ.