Мне было до слез жаль мальчика. Михасевич калечит судьбу сына, но я ничего не могу поделать…

Михасевич, который застыл на пороге, повернулся к Кириллу. Я поспешно ухватила режиссера за локоть. Марк, выпустив пар, стремительно вышел из спальни сына и с оглушительным треском хлопнул дверью.

Да, не хотелось бы мне родиться в клане Михасевичей!

– Я упустил что-то в его воспитании, – злым тоном поведал он мне. – Вот ведь вырос лоботряс. Пороть его нужно каждый день, пороть нещадно, до крови, тогда, может, и толк получится. Меня отец, пока мне двадцать не стукнуло, лупил, и ничего, я стал человеком.

Я не стала разубеждать Марка: откуда ему знать, что сила и побои – самое худшее в воспитании детей. Михасевич не понимал: Кириллу не хватает не тумаков, затрещин или оплеух и уж точно не уничижительного грозного тона и бранных слов, которыми мальчика щедро награждал отец, а любви, терпения и ласки. Но для Марка любовь, терпение и ласка – слова из вокабуляра неудачников, слюнтяев, маменькиных сынков и бездарей…

Мы планомерно осмотрели все комнаты на втором и третьем этаже. Насти или следов ее пребывания нигде не было. Когда мы спустились вниз, к нам подошел один из актеров и протянул Марку Казимировичу розовую ленточку. Точно такая была в волосах Насти сегодня вечером.

– Ты нашел ее! – закричал режиссер. – Где моя Настя?

– Нет, – ответил, отводя глаза в сторону, актер. – Ленточка была на проезжей части, метрах в пятидесяти от дома…

– Черт! – простонал Марк Михасевич. – Что с ней? На дороге, говоришь? Может, ее сбила машина?

Он выбежал из дома в апрельскую тьму. Актер, многозначительно кашлянув, прошел к бару и налил себе в пузатый бокал кентуккского виски.

– Будете? – щедро предложил он мне, хозяйничая в чужом баре.

Я вежливо отказалась. Актер в два приема опустошил бокал, прополоскал последним глотком горло и проглотил жидкость. Затем уставился на меня мутновато-красными глазками.

– Серафима Ильинична, вы же чертовски умная женщина, – сказал он. Тон актера мне не понравился, как и его хитрая ухмылка. – Вы думаете, что это он, ведь так? – задал он страшный вопрос.

В доме царила абсолютная тишина: все, за исключением спящего на диване профессора, находились на улице, участвовали в поисках малышки Насти. Было слышно, как вдалеке Михасевич орет на кого-то отборным матом.

Мне вдруг показалось, что происходящее ирреально. Какая-то фантасмагория, сцена из романа Сартра или пьесы Беккета. Уже двадцать минут пятого ночи (утра?), а я столбом стою в пустынной гостиной особняка известного режиссера, своего бывшего мужа, и смотрю на то, как вдрызг напивается один из известнейших актеров страны.

– Кто он? – спросила я глухо.

– Не прикидывайтесь инженю, Серафима Ильинична, это не ваше амплуа, – хамовато продолжил актер, поставив бокал на столик.

При других обстоятельствах я бы ему такое не спустила, уделала бы голубчика по полной программе. Но в тот момент я смолчала. Ситуация была более чем неподходящая.

– Вы же, как и я, думаете, что девочку уволок тот самый маньяк, который похищает и убивает детей в Варжовцах?

Я предпочла не отвечать. Как же все стремительно произошло, все началось с моего визита в столичный офис режиссера, затем – разговор об анонимках, покушение на Понятовскую, смерть Зои. Словно звенья одной цепи, которая теперь обвивает и сковывает всех нас. Всех, кто находится в роскошном особняке Марка Михасевича.

В холл влетел сам режиссер, за ним бежала Понятовская, полы шелкового халата развевались, она плакала, растирая руками давно высохшую, растрескавшуюся маску, которая делала Юлиану похожей на старую и страшную ведьму.

– Марк, где моя дочь? – повторяла Юлиана. – Ее нет ни в доме, ни на улице. Она не могла уйти на ночь глядя, она умная девочка… Марк! Марк! Ты меня слышишь? Марк, почему ты со мной не разговариваешь? Какой же ты эгоист и мерзавец!

Михасевич развернулся и со всего размаху закатил жене пощечину. Юлиана ошеломленно взглянула на него, опустилась в кресло и затихла. Михасевич вытер измазанную зеленой глиной руку о смокинг, подошел к телефону, дрожащими пальцами набрал номер.

– Это Михасевич, – произнес он. – Приезжай скорее… Пропала Настя. Да, мы все обыскали, ее нигде нет! Немедленно! Я хочу, чтобы вы отыскали мою дочь как можно быстрее. Живую или мертвую…

– Марк, ты что говоришь. – Голос Юлианы дрожал.

Актер подошел к ней со стаканом виски, Понятовская даже не взглянула на него, разговаривая с мужем. Режиссер молча отвернулся. Секундная стрелка бежала вперед, неумолимо отсчитывая время с момента исчезновения Насти.

– Почему ты сказал, что она мертвая? – продолжила Понятовская.

Я дипломатично вышла из гостиной, оставив супругов наедине. Несколько человек из съемочной группы ходили туда-сюда по холлу, нервно куря. Никто не говорил, все молчали и думали о своем.

От криков проснулся профессор кислых щей. Он потянулся, зевнул и, увидев, что вокруг нас топчутся люди, весело спросил:

– Что, уже утро? Неужели я проспал на диване? Или я всего прикорнул на десять минут? – Потом, уловив атмосферу напряженности, он протер глаза и произнес: – Серафима, а в чем дело? Почему все такие сумрачные? Что-то случилось, а я проспал?