По окончании обеда Конрад попросил разрешения уйти в свою комнату. Какой бы лёгкой не казалась его рана, он чувствовал себя плохо, его лихорадило. Он поднялся к себе и лёг. Дёргающая боль в руке не прекращалась. Ему хотелось содрать повязку. Он уже собрался было заняться ею, но тут явился Альфред Хооге. Развернув кресло к кровати, "приятель магрибских корсаров" сел и с усмешкой взглянул на гостя.

— А теперь, ваша светлость, потрудитесь коротко пересказать мне то, что вы выложили моим родителям о себе, обо мне и о нашем путешествии в Смирну.

Его полушутливый тон взбесил Конрада.

— Вы, наверное, считаете меня жадным дураком, потому что услышали мою историю от Дингера, но он всегда врёт. Я вовсе не убежал очертя голову из дому за чужим богатством и титулом, и никто меня не похищал. Было иначе. Теперь у меня другое имя и другой отец, которому я не желаю зла. Можете не беспокоиться — я не говорил о нашей высадке, контрабанде и золоте. Я сказал только, что вы спасли меня во время шторма, и что благодаря вам мы отбились от пиратов.

Хооге больше не улыбался.

— Мои родители ничего не желают знать о моих делах, — произнёс он с чуть заметной иронией. — И они совершенно правы, так как неведение — залог душевного покоя. Я не оправдал их надежды — не сделал блестящую карьеру на флоте. Из-за меня у них было много неприятностей и лишних расходов. Видите ли, ваша светлость, не вы один мечтали о приключениях и делали глупости от скуки. Когда мне было лет семнадцать, я связался с дурной компанией. Эти двое приехали в Амстердам из Гамбурга. Они были братьями: старший — Вернер и младший — Хайнц. Я слышал, что они воры и убийцы, верил этому и гордился дружбой с ними. Потом они куда-то исчезли. Говорили, что они нанялись на амстердамское судно. Постепенно я забыл о них. У меня появилось множество других знакомых, более подходящих для человека моего круга. Моя недолгая служба на военном фрегате была скучна и окончилась бесславно: я подал в отставку и занялся торговлей.

Три года назад я стал владельцем флейта "Тиция", нанял отличного капитана, которому мог без опасений доверить судно и груз, но мне хотелось увидеть Смирну, и я отправился в плавание. Мы вышли в море вместе с караваном, под охраной военного корабля, благополучно миновали Атлантику, прошли Гибралтар. Неожиданно нас накрыл сильнейший шторм. Он длился трое суток. Караван рассеялся. Мы оказались в одиночестве, с повреждённым такелажем и пробоиной в носовой части, и стали добычей алжирских пиратов. Две шебеки подошли к нам с обоих бортов и взяли нас на абордаж. Мы не пытались сопротивляться. Меня отвели на шебеку, но связывать не стали. Я стоял на палубе вместе со своими бывшими подчинёнными и чувствовал себя трусом. Плен и рабство — самое страшное, что может случиться с человеком. Лучше погибнуть. Честно говоря, я подумывал, не прыгнуть ли за борт. Даже самоубийство казалось мне менее позорным, чем то, что произошло с нами. И вдруг командир шебеки узнал меня, а я его. Это был Хайнц. Вскоре я увидел и Вернера. Он служил боцманом у своего брата. Второй шебекой командовал тоже бывший христианин, родом из Шотландии. Все трое относились к аллаху как к престарелому родителю, начинающему выживать из ума. Экипажи обоих судов почти сплошь состояли из бывших христиан, либо нерадивых мусульман.

Мы сговорились быстро и легко. Представьте себе, ваша светлость, что мне понадобилось не больше четверти часа, чтобы отказаться от своих довольно смутных представлений о вере и чести и стать сообщником моих давних друзей. "Тиция" была сильно потрёпана штормом, поэтому они бросили её, забрав груз и команду. Я перешёл на шебеку Хайнца. Меня поселили вместе с Вернером. Оба брата обращались со мной как со старым другом. Я бездельничал, пьянствовал с ними, играл в карты. Двое из моих людей примкнули к пиратам. Остальных заперли в трюмах, чтобы продать на невольничьем рынке.

Мои друзья не очень-то любили Алжир и редко заходили туда. Местом их стоянки была закрытая безлюдная бухта, не та, где мы с вами высаживались, а другая, неподалёку от неё. Рядом, за холмом, находилось селение, жители которого охотно торговали с пиратами. Перед владельцем этих мест мы пресмыкались и задабривали его дорогими подарками. По-моему, он изрядно рисковал, принимая нас на своей земле. Тем не менее, мы довольно часто пользовались его гостеприимством. Мне даже посчастливилось провести ночь в его доме. Вечером после ужина мы курили кальян. Я впервые увидел это сооружение и не испытал к нему доверия, но Хайнц, Вернер и шотландец убеждали меня, что большего наслаждения, чем курение гашиша, невозможно себе представить. Наш радушный хозяин не мог допустить, чтобы я остался в здравом уме, в то время как им четверым откроются высоты рая. Мне пришлось принять участие в их священнодействии, и на следующий день меня терзала дикая головная боль.

Конрад усмехнулся. Его досада прошла. Он подумал, что не может злиться на Хооге даже из-за "Вереска".

— У нас с вами много общего, — сказал "приятель магрибских корсаров". — Вы, как и я, действуете по наитию и не терзаетесь из-за ошибок. Феррара такой же, но он постарел. Со мной вам было бы интереснее. Мои друзья не давали мне скучать. Мы постоянно кого-то грабили на море и на суше. К счастью, среди наших жертв не было нидерландцев, поэтому у меня оставалась надежда на возвращение домой. Но я не ожидал, что вернусь так скоро. Причиной послужило недоверие Хайнца к восточному оружию. Он считал, что двуствольные и четырёхствольные нюрнбергские и голландские пистолеты незаменимы в абордажном бою. Шотландец соглашался с ним. Я был единственным человеком, который мог доставить из Голландии всё необходимое, и они решили доверить мне это дело. Хайнц высадил меня неподалёку от Кадиса. Несколько лет назад в тех краях нидерландцев не ожидало ничего хорошего, но теперь испанцы — наши союзники против французов. Я добрался до берега на парусной шлюпке в компании Ибрагима. Это сокровище я купил у Хайнца из чистейшего человеколюбия, поскольку никогда особенно не нуждался в слугах, а уж тем более, в таком слуге. Мальчишка изо всех сил старается быть мне полезным. Я хочу попросить вас отнестись к нему снисходительно. Его любовь ко мне сильно преувеличена и часто приобретает забавные формы. Говорить с ним об этом нет смысла. Он не в состоянии понять, чем я недоволен.

— Да уж, — пробормотал Конрад, — такого идиота я ещё не видывал.

— Я помирю вас, — пообещал Хооге. — Впрочем, вы, как и я, превосходно обходитесь без слуг и друзей. Вам удалось расположить к себе мою мать, и теперь у вас надёжная защита. Но имейте в виду, я рассказал вам о себе вовсе не потому, что перебрал за обедом и решил покаяться в грехах. Мне вполне довольно Ибрагима, чтобы почувствовать себя языческим божком. Ваше поклонение — это уже слишком. Мои заслуги не настолько велики. Тогда, во время шторма, я случайно оказался рядом с вами. Меня ведь тоже могло смыть за борт, если бы я не успел схватиться за ванты. И сегодня я вполне мог разминуться с вашими "гостями", но опять же по странной случайности Феррара задержал меня дольше, чем требовалось. Ему неожиданно вздумалось изменить условия нашей сделки и выторговать для себя кое-какие поблажки. Вероятно, за его спиной в тот момент стоял ваш ангел-хранитель, ибо его самого вряд ли защищают небесные силы. Когда я уходил, те трое уже были возле дома. Они показались мне подозрительными и я, сам не знаю зачем, решил понаблюдать за ними…