— Какой же?

— Что вы думаете, что любите его. Вот только, похоже, сами не знаете: думаете или действительно любите, — взгляд тёмных глаз был непривычно мягок. — Быть может, это поможет вам понять. И… он Бессмертный, Таша. Истинный Бессмертный. А у таких весьма странные взгляды на мир и странные моральные принципы. Нам недоступные и непостижимые. Может, он и не считает неправильным ведение какой-то своей игры, которой ни мне, ни вам не дано понять…

Светлая макушка опустилась ещё ниже.

В долгой тишине отзвуки празднества были единственным, что звучало на крыше тёмной башни. Потом Ташина рука, чуть подрагивая, поднялась выше, коснувшись золотой цепочки.

— Быть может, — прошепталось одними губами, — как раз и дано…

Когда Таша подняла голову, глаза её были стальными. Сталь — сверкающая, жёсткая, сплошная. Непроницаемая.

Тихо и очень, очень спокойно она сказала Алексасу, что надо делать.

— Вам что-то неясно? — добавила Таша, заметив непонимание в его расширившихся глазах.

— Нет, но…

— В таком случае, Алексас Семпер, вы намерены ослушаться приказа своей королевы? — тихий высокий голос резанул льдом почти ощутимо.

Алексас опустил глаза, склонив голову, поднял футляр со скрипкой и безмолвно направился к лестнице. Таша не смотрела ему вслед, но, казалось, слушала эхо его шагов. Стоя у края ночной высоты, глядя прямо вперёд, на теряющийся в ночи горизонт. Где-то под ней радостно кричали и гудели люди — а перед ней тихо серебрились звёзды, мерцали волшебные огни, сыпали искры фейерверки, расцветая в океане небесной черноты, бросая цветные отблески на её лицо…

Таша отвернулась от света. Неслышно ступая босыми ногами по камню, подошла к люку и тенью скользнула в лестничную тьму.

В библиотеке было тихо. Здесь всегда было тихо. Казалось, сами бесконечные стеллажи и ровные ряды старинных фолиантов веяли тишиной и покоем. Сюда не доносились отзвуки людской жизни. Здесь не было людской суеты. Библиотека жила своей, спокойной, неторопливой и размеренной жизнью бессмертных чернильных строк.

В библиотеке жил запах пыли, вечности и старых книг. Воздух здесь был особым: сухим и тягучим. Иногда в него чуть примешивали свежесть порывы ветра из нежданно распахнувшегося окна или сквозняк, проникший сквозь приоткрытую дверь — но очень, очень редко.

Библиотека тонула во тьме. Здесь никогда не бывало светло: даже в самый погожий день солнечные лучи мягко просеивались сквозь высокие окна, не разгоняя сумрака. Сейчас лучи были лунными, и медленно танцующая в них книжная пыль казалась серебристой.

У одного из окон стоял письменный стол. Сидевший за ним мужчина сидел, подперев голову рукой, листая покоившийся на столешнице ветхий книжный том. Взгляд его бегло скользил по строкам — но порой вдруг надолго застывал на каком-то простом, ничего не значащем слове. Задумчиво, закрыто, тускло…

— Знаешь, — слово тихо звякнуло осколком металла, — а ты совсем не похож на бессмертного. Если не знать, и не подумаешь ведь…

Чуть вздрогнув, он обернулся.

Та, что вышла из тени в лунный свет, скользя кончиками пальцев по корешкам книг, была сама похожа на тень. Или призрака. Чернота платья сливалась с ночной тьмой, кожа казалась белее снега.

Лица обоих сейчас были масками. Застывшими, непроницаемыми.

Молчание длилось долго.

— Бессмертные существуют с начала времён, — его голос звучал ровно. — И в жизни каждого из нас наступает момент, когда начинаешь осознавать, что ты живёшь уже слишком долго, а тебе предстоит жить ещё столько же, и столько же, и ещё трижды столько же… Мир вокруг меняется, ты — нет. Ты смотришь, как сменяются поколения, ты наблюдаешь, как обращается в прах когда-то казавшееся незыблемым, ты видишь, как исчезают в смертной тени все, кого ты когда-то знал. Ты успеваешь увидеть всё, что хотел увидеть, а мир из века в век бежит по накатанному кругу, повторяя всё, как встарь, складывая одни и те же судьбы, одни и те же случаи, до жестокой насмешки, до дурной бесконечности… Осознание это становится для тебя невыносимым. И тогда ты можешь сделать лишь одно: забыть, как давно существуешь на этом свете. Забвение того, что мешает жить — единственный способ выдержать бессмертие.

— Вот как. Любопытно, — она прислонилась плечом к одному из дубовых стеллажей. — А где же твой Воин?

— Мы кое-что не поделили. В итоге эта вещь не досталась никому, а наша жизнь превратилась в сплошное сведение счётов.

— Понятно.

Мягко хлопнула закрывшаяся книга:

— Таша, ты понимаешь, что я не мог всего этого сказать?

— Почему?

Вопрос прозвучал без гнева, без упрёка, без любопытства. Равнодушно. Просто одно короткое слово.

— Если бы ты знала, то не смогла бы относиться ко мне, как к… человеку. Знание того, кто ты и кто я, встало бы между нами непреодолимым препятствием.

— Да. Ты просто забыл о том, что всё тайное рано или поздно становится явным. И рано или поздно препятствием между нами встанет твоя ложь.

— Я никогда не лгал тебе, Таша.

— Иные недоговорки куда лживее любой лжи. Особенно по отношению к тому, кого вроде бы любишь, — она всматривалась в его глаза. — Кто я для тебя, Арон?

Он ответил не сразу:

— Дочь, которой у меня никогда не было.

— Дочерям обычно доверяют, — мягко поправила она. — Дочерям сообщают, кто их отцы. А вот развлечению… девочке, с которой не скучно, игрушке…