– Да этот же тот самый парень, которого подожгли в фойе! Тот, в белом шарфе. Он еще юную красотку из-под падающей люстры вытолкнул. Я отлично его помню! Мне пришлось его костюмчик в порядок приводить после пожара!

Поднялась небольшая кутерьма, фотографию стали передавать из рук в руки, и Будкевич понял, что так просто ему от следователей не отделаться. Он совершенно пал духом – боялся, что всю труппу задержат в Перегудове и гастроли сорвутся.

– Тань, – тихо сказал он, подойдя сзади и наклонившись к самому ее уху. – У тебя в Москве ухажер есть, мент. Он в каком чине?

– А что? – тотчас обернулась Таня, сразу, конечно, поняв – что. И быстро добавила: – Не в том, чтобы вытащить нас из этой истории, если мы действительно влипли.

Мысль о Дворецком до сих пор не приходила ей в голову. Но когда Будкевич вспомнил о нем, в сердце Тани немедленно загорелась надежда. Вот если бы Дворецкий сейчас был здесь! Она бы чувствовала себя совсем иначе, более уверенно.

Она сразу же вспомнила, что Дворецкий сейчас должен находится где-то поблизости. Кажется, в Приозерске, у потенциальной невесты. Надежда Морошкина – вот как ее зовут. Да-да, он говорил, у нее там ферма. И это совсем недалеко от Ордынска, куда они завтра отправляются. Должны отправиться! Таня решила, что если Будкевичу не удастся все уладить миром, она непременно позвонит Валерию и попросит его приехать. Он, в конце концов, гораздо лучше разбирается в таких делах. Может быть подскажет, как правильно себя вести со следователями. И вообще…

Таня отыскала глазами Таранова и неожиданно поняла, что рядом с ним никогда не чувствовала умиротворения. Рядом с ним каждую минуту приходилось быть начеку. Она снова вспомнила слова тети Поли, которая всегда была против Лешки и не скрывала этого: «Мужчина, который искрит, как высоковольтный кабель, опасен для жизни». Таня очень надеялась, что тетка ошибается.

– Ордынск! Как много в этом звуке непоправимости разлуки! – воскликнул Рысаков, стоя на верхней ступеньке лестницы, ведущей к входу в драматический театр. – Сегодня нас афиши славят, – он выбросил руку вперед, словно чтец-декламатор, – а завтра… М-м…

– Слава нас раздавит, – подсказал Курочкин, медленно взбиравшийся по лестнице вслед за ним.

– Ты себя хорошо чувствуешь? – спросила мужа Яблонская, наморщив лоб. – Мне кажется, у тебя в последнее время одышка. – И обвиняющим тоном добавила: – И ты какой-то бледный.

– Он бледный, у него одышка, – подхватил противный Рысаков. – От славы у него отрыжка!

– Тихон, угомонись. На тебя смотрят местные жители, – предупредил Будкевич со снисходительной улыбкой. – Артист должен держать фасон.

Алик был доволен спектаклем и откровенно расслабился. Администрация театра предлагала устроить банкет, но он наотрез отказался, решив, что труппа не захочет развлекаться. После того что произошло в Перегудове, настроение у актеров было отнюдь не праздничным. Однако сегодняшнее удачное выступление всех приободрило.

После спектакля актеры, все еще в костюмах и гриме, высыпали на улицу и раздавали автографы в сквере, возле большой красочной афиши, на которой было крупно написано: «Если вы не влюблены. Сенсация летнего сезона!» Теперь все они гуртом возвращались в театр, оживленно обмениваясь впечатлениями.

Поздние летние сумерки принесли с собой благословенную прохладу. Таня на минуточку задержалась внизу, под деревьями, жадно вдыхая воздух полной грудью. Днем у нее от жары разболелась голова, и во время спектакля она чувствовала себя неважно. Сейчас ей хотелось побыть одной, прогуляться, наслаждаясь тишиной и свежим воздухом. Но не в костюме же. Она осторожно поставила ногу на первую ступеньку лестницы, когда услышала позади голос Таранова:

– Тебе что, плохо?

Откуда он взялся, Таня так и не поняла. Ей казалось, что Лешка поднялся наверх одним из первых.

– А тебе что за дело? – спросила она, полуобернувшись. – Не знаешь, куда пристроить завалявшуюся в кармане таблетку аспирина?

Оттого, что Таранов являлся источником ее постоянного раздражения и беспокойства, Таня на него злилась. Если женщина влюблена в вас, еще не факт, что она будет с вами добра.

– Что-то не хочется, чтобы ты свалилась больная и сорвала гастроли, – проворчал Таранов, подходя ближе.

От него пахло чистым сценическим потом и очень слабо – туалетной водой с ноткой табака. Запах, который она знала слишком хорошо, чтобы вовсе на него не реагировать.

– Не волнуйся, твоему триумфальному шествию по городам и весям ничего не грозит! С моей стороны уж точно.

– О, как всегда – выпендреж в чистом виде. Сходила бы к Веленко, чего зря мучиться? Могу тебя под ручку к нему доставить, если коленки подгибаются. – Таранов разговаривал таким тоном, словно делал ей огромное одолжение.

Это бесило. Кроме того, Таня не могла простить ему того случая, когда она позвонила, чтобы извиниться и помириться, а он отчитал ее, как девчонку.

– Я сама решу, что мне делать с моей собственной головной болью, – продолжала упорствовать она.