Посмеявшись, принялись обсуждать происшествие серьёзно.

— В один прекрасный день подложит он тебе свинью, — опасливо сказал Алексеич.

Семен отозвался пренебрежительно:

— Куда ему! Сам боится.

— Ну, это брось! — Алексеич предостерегающе поднял ладонь. — Трус не стал бы того говорить, что твой Попов. А потом я скажу: дюже ты самонадеянный!

Брови Семена обиженно сошлись на переносице:

— Это почему же?

— Коль Попов не трус, да к тому же настроен против немцев, то тебе придется его опасаться… Лучше, Сеня, наладить с ним дружбу.

— Ладно, — буркнул Семен. — Мне все равно…

— Не «все равно», а обязательно поговори с ним! — строго наказала Лида. Вначале она и сама недопонимала, какие последствия может это иметь для Семена. Но старый Алексеич за смешным сумел разглядеть опасность: Попов при удобном случае мог убрать с дороги немецкого прихвостня, каким в его глазах был Семен.

Никто, однако, больше не возвращался к этой теме. Беседа приняла мирный домашний характер. Говорили о невиданно обильном урожае яблок, о том, что в Днепре, не в пример прошлым годам, мало рыбы. Спросонья заплакал Николенька, и Лида поспешила к нему — надо было менять пеленки. Разговор перешел на Николеньку, на доставляемые им бесчисленные хлопоты. В Лидиных жалобах было столько любви к сыну, что они вовсе не воспринимались как жалобы, а как своеобразное проявление наивной материнской гордости, рассчитанное на ответные похвалы. Семен с удовольствием слушал, с удовольствием хвалил пухленького здоровяка Николеньку.

Хорошо, спокойно на душе Семена. Давно ему не было так хорошо. Он не думал об опасностях, окружавших его ежедневно, ежечасно, и не хотел о них думать. Он жадно впитывал в себя бесконечно мирный семейный уют, до сих пор не изведанный им и оттого особенно притягательный.

Надвязав крючья, Алексеич смотал перемет на дощечку и объявил, зевая и потягиваясь:

— Готово. Ну, вы как хотите, а я на боковую. Семен поднялся, разыскивая глазами фуражку.

— Куда торопишься? Гуляй еще, Сеня, — радушно предложил ему Алексеич. — Мое дело стариковское, ты на меня не смотри.

Семен остался бы с радостью, но не хотел быть настырным. Тем более, что Лида его не удерживала.

— До свиданья, — сказал он.

Лида повязывала голову косынкой и не торопилась прощаться. Сунув ноги в чувяки, сказала:

— Провожу тебя немного.

У Семена запунцовели мочки ушей. Однако от застенчивости он и тут стал отказываться, уверяя, что не стоит беспокоиться и тому подобное.

— Пошли, пошли, — Лида подтолкнула его в спину.

После освещенной комнаты ночь казалась совершенно непроглядной. Семен наткнулся на изгородь, шарахнулся от нее в сторону и обрушился в какую-то яму. Пришлось Лиде взять его под руку. Сама Лида тоже ничего не видела в чернильной темноте, но она родилась и выросла на Лиманной и могла ходить здесь с завязанными глазами.

В конце улицы они свернули на тропку, слабо белевшую в темноте словно разостланный па траве холст. Огибая болотце, вилась она мимо верб — гнездилищ воронья, мимо садов, пригнувшихся под тяжелым грузом яблок. Лида, старавшаяся не замочить ног в росистой траве, прижималась к своему спутнику. Семен плечом и локтем ощущал теплоту ее тела и был нем как рыба. «Господи, — думал он. — Хоть бы тропка не стала шире!.. Хоть бы она никогда не кончалась!»

Возле поваленного дерева, на котором они отдыхали прошлый раз, Лида сказала:

— Все! Дальше не пойду.

— Я тебя провожу, — с готовностью пообещал Семен.

— Нет, нет!.. А то ты к утру до своей квартиры не доберешься. Давай пяток минут посидим на бревне и разойдемся.

Он хотел сказать, что ради нее готов не спать хоть три ночи подряд, но вовремя спохватился и только глубоко вздохнул.

— Ты чего? — спросила Лида.

— Звездочка упала, а я не успел задумать желание, — отшутился он.

— Ты и так в сорочке родился.

— Не сказал бы.

— Вот тебе и раз! Сам же говорил, в каких переплетах на фронте бывал — и хоть бы хны!..

— То на фронте. А в жизни вообще не везет, — упрямился Семен. — С самого детства…

И он начал рассказывать о себе. Когда ему было три года, у него одновременно умерли отец и мать; он долго не верил, думал, что они уехали и вот-вот вернутся. Потом детдом, школа, таксомоторный парк… Первая юношеская любовь и первое разочарование… Увлечение спортом, армия, война… Никому и никогда в жизни он не раскрывал себя вот так, до мельчайших закоулков души, и речь его была взволнованна и сбивчива.

Откровенность вызывает взаимную откровенность. И Лида рассказала Семену о себе все, что обычно таила даже от близких подруг. Случайное, скоропалительное замужество, тревожное недоумение после отъезда мужа, переросшее вскоре в запоздалое раскаяние, — вот какие тайны носила в душе жизнерадостная Лида. Для Семена это было полнейшей неожиданностью. Но он сумел понять, что Лида перешагнула через свою женскую гордость, если решилась рассказывать о таких вещах, и что она одарила ею большим доверием. Он нашел в темноте маленькую мягкую руку и легонько пожал ее, и это было лучше всяких слов.