Brazzaville: «Green Eyed Taxi»

Фея впитывала окружающую ирреальность – сгущающиеся сумерки, замершие в пробке машины, непривычно моргающий свет уличных фонарей, дым над кремлевскими бастионами.

Витек уже рассказал об исчезновении людей, о страхе, который ворвался в каждый дом, об общих настроениях «конца света». Она нисколько не удивлялась бескровной катастрофе, которая происходила с человечеством, – от этого мира она ожидала любой подлости.

Время перевалило за полночь. Они грелись на Бережковском мосту, доедая остывшую шаурму, наблюдая упрямое шевеление столицы.

– А ты здорово подрос за это время.

– Скорее поумнел. – Витек задумался, вспомнил вымотавший душу май, щебетавший в окна больницы. После избиения компанией Кучерены Витек больше месяца зализывал раны. Попросил приемных родителей, без особого рвения опекавших его, не появляться в палате. Сорок дней сомнений и сожалений, необходимого одиночества, почти сломавшего его. Грязные стены, низкий потолок. Боль, страх, голоса, нашептывающие, что нужно засыпать мертвыми лягушками этот город зла. И робкое чувство надежды, просыпающееся каждый раз, когда он вспоминал Фею.

– Слушай, зачем ты тогда, в Очаково, прикидывался малолетним уркой? Хотел потрепать нервы тогда еще наивной девушке?

– Нет. Просто пытался быть адекватным этому миру.

– А сейчас адекватность заключается в том, чтобы изъясняться высокопарным языком и корчить из себя мудрого волшебника?

– Извини, если это выглядит именно так. Постараюсь быть скромнее.

– Пойдем искать крышу над головой. Как думаешь, на лучший номер «Рэдиссон» мне хватит финансовой фантазии? В качестве кого представить тебя работникам отеля? Сына, чудом спасшегося от налета гигантской косы? Хотя нет, мама из меня очень молодая… Сгожусь, пожалуй, только на сестру милосердия.

Фея облизала вымазанные в кетчупе пальцы:

– Ты, конечно же, знаешь, из-за чего происходит эта катавасия с нашим уютным миром?

– Подозреваю, что знаю, из-за кого…

Витек быстро пошел к выходу с моста.

Francois Feldman: «Magic Boel Vard»

Кратер придирчиво рассматривал себя в зеркале трюмо.

– Хозяин, у тебя бритва есть? – крикнул в ухо Шаману, который, пошатываясь, засыпая на ходу, пытался натянуть косуху прямо на голое тело.

– Бить-колотить!.. – забурчал под нос Костя. – Ты женихаться идешь или мир спасать?..

Пока они топтались в коридоре, Кораблев досматривал депрессивные новости, которые, почти не прекращаясь, шли по ящику, и цокал языком.

«Все так же плохо, как у Шварценеггера в „Терминаторе-2“ или у Джека Воробья во второй части „Пиратов“. Даже хуже…»

– По ко-о-оня-ям, бойцы! – тихо взвыл Шаман, поднимая и вновь роняя ключи. Поднимая и роняя.

Саня двинулся вперед. Кратер сзади втолковывал почти бесчувственному Косте:

– О чем мне с ней говорить? О фильмах, о музыке? Мне тридцать пять, ей двадцать. Бездна. Мы и слов-то общих не найдем…

В «скорой» их встретили недовольными взглядами.

«Несколько кило „зелени“ санитарам уже мало, чтобы безропотно соглашаться на частный извоз. Бедный российский бюджет, прости нас за разврат», – подумал Кораблев и попытался вообразить у себя в кармане пачку долларов.

Вновь прибывшие постарались сделать вид, что трезвы, как космонавты на старте. Они молча и почти бесшумно расселись на носилках вдоль стены салона. Напротив устроилась Оля. Редко задерживаясь на лицах, вокруг метались тени деревьев, заполонивших старый московский дворик. Ветер рвался в двери «скорой».

Все пассажиры «Газели» были одеты более чем примечательно.

Кратер – в свою оранжевую спецовку МУП «Стрижи», Костя – в грязную потертую косуху, Кораблев – в легкий красный свитерок, в несколько слоев закручивающийся на горле. На Толе – шикарный итальянский костюм индиго, белая рубашка, синий галстук, все удивительно чистое и выглаженное.

Оля переоделась в черный халат со множеством застегивающихся карманчиков и натянула зеленую бейсболку с надписью «Чавес».

Края халатика, не закрывая весьма достойных ножек, шевелились много выше колен, подчеркивая каждое движение медсестры.

На губах у прибывших мужчин крутилось восхищенное: «Ох, ни фига ж себе халатики стали выдавать медперсоналу! Доктор Смерть, ни дать ни взять…»

Но говорить стеснялись, опасаясь раскрыть крайнюю степень опьянения.

Djordje Balasevic: «Dojoska»

– Ты хуже, чем все библейские грешники и грешницы вместе взятые. Все твои чувства теперь атрофированы, – уверенно заявил Витек. Они шли по звенящему холлу «Рэдиссон».

Фея задумалась, стрельнула глазом на своего не по-детски красноречивого спутника: