Шрифт:
— До свиданья, военный человек Рыбнев. — Симеона улыбнулась.
— А если и дезертировать, — весело сказал Лапкин. — Уж лучше под трибунал, чем в щупальца этой твари.
— Хорошо, Лапкин, — сказал Рыбнев. — Вас мне тоже уговаривать некогда, а убивать — жалко. До окраины идем вместе, а там разделяемся и действуем каждый самостоятельно.
Они бежали по лестнице под стрекотню автоматов, и Рыбневу казалось, что эта лестница ведет его в пропасть, но через секунду он и думать забыл о пропасти: только о Саше думал.
Успеть предупредить ее, спасти — вот что главное.
Глава тринадцатая
— Как-то нехорошо с девушкой получилось, — расстроился дядь Вася, выходя из парадного. Он почесал в затылке. — Мы ведь ее в заложники собирались брать, а тут такое дело…
— Не переживай, — жестко ответил Ионыч. — С цепными псами олигархии только так и надо поступать; а то и похуже.
— Куда уж хуже, мил человек. — Дядь Вася вздохнул.
— Они-то нас не жалеют! — закричала Дуська не своим голосом, закрыла глаза широкими ладонями и зарыдала. — Олигархи чертовы!
— Да при чем тут олигархи? — поинтересовался кто-то, но ему не ответили.
И Дуська, и дядь Вася, и многие другие были людьми, в общем-то, неплохими. Но вот как-то так у них это всё получилось… нет, пожалуй, они сами не смогли бы объяснить почему и зачем. Вышло и всё тут: хоть и православные все поголовно. Может, водка в том виновата. Да-да, пожалуй, что водка.
Водка всегда во всем виновата — злой продукт, безбожный.
Глава четырнадцатая
Немыслимые преграды пришлось преодолевать Рыбневу и Лапкину по пути на восток; коровья лепешка, состоявшая из мертвяков, разрасталась им вслед, уничтожая в пути постройки и укрепления, пожирая и протыкая ложноножками солдат и гражданских. Над головами наших героев пролетели геликоптеры: разбухшие от осознания своей значимости металлические бульдоги с пропеллерами. Запустили ракеты. Землю тряхнуло. Раздались многочисленные взрывы. Впрочем, ни Рыбнев ни Лапкин не верили в их эффективность.
На одном из перекрестков они увидели ревущего мальчишку лет пяти.
— Мама! — кричал чумазый ребенок. — Мамочка!
Лапкин хотел пробежать мимо, но Рыбнев, не говоря ни слова, подхватил мальчонку и понес с собой под мышкой, как чемодан.
— Товарищ майор, ну зачем? — спросил Лапкин на бегу.
— Пока совесть остается — по-другому не могу, — ответил Рыбнев.
Мальчишка реветь перестал: наверно, от неожиданности.
— Я думал, что в федеральной службе дисциплины одни кровопийцы, — признался Лапкин. — А вы, товарищ майор, человек душевный, хоть и очень несправедливо мне тогда в пузо врезали. Может, притворяетесь?
Рыбнев промолчал: при таком темпе движения у него не получалось соблюдать дыхание. А вот Лапкину хоть бы хны. Молодость, мать ее.
— Вот вы, небось, сейчас не к начальству на доклад спешите, — заметил Лапкин, — а невесту свою спасать или больную мамочку. Что, угадал?
— Угадали, рядовой.
Вот и знакомый узкий домик в три этажа с верандой и овальными окнами; дверь выбита и валяется, бесхозная, у крыльца. Рыбнев опустил мальчонку на снег, холодея от страшного предчувствия. Приказал:
— Рядовой, посторожите мальчишку. Я скоро.
— Слушаюсь, товарищ майор.
Рыбнев сделал шаг и наступил на пушистый труп кота Кузьки; тому свернули шею и выкинули на улицу. Рыбнев поднял голову и увидел, что окно на Сашенькиной кухне распахнуто. Рыбнев сразу перехотел заходить, потому что жутко испугался неизбежности; он впервые позволил себе по-настоящему сблизиться с человеком, и по глупости своей строил уже планы на совместную жизнь с Сашей, а тут такое дело…
Рыбнев всё же поднялся в пятую квартиру. Вышел минут через пять с невесомым тельцем на руках. Опустил Сашу на снег, взял Кузьку и положил рядом. Снял шапку.
— Прости, родная моя, похоронить тебя по-человечески не успею; но если выживу, обещаю, вернусь и похороню на дне Махорки, а по поверхности воды пущу розовые лепестки… — Он замолчал, потому что кроме этих сухих слов, подсмотренных в какой-то книжке, ничего придумать не смог; не научен был, как близких хоронить.
Ему показалось, что Сашины глаза дрогнули; нет, только показалось.
— И даже в серую не превращаешься… — прошептал Рыбнев. — А ведь, наверно, хорошо бы было: хотя бы так.