Дверь открылась. Рыбнев вошел и увидел сидящую прямо на полу низенькую брюнетку с раскосыми глазами в толстовке и шерстяных брюках; вся его злость, если и была, исчезла окончательно. Симеона подняла бледное лицо и сказала: — Прямо и налево. Там Рудик висит.

Следом за Рыбневым зашел злой Лапкин. Рыбнев указал ему вперед, и Лапкин побежал на балкон. Рыбнев присел рядом с Симеоной на корточки:

— Вы простите, что так получилось.

— Вы-то в чем виноваты? Рудик повесился, не вы.

— Я на всякий случай прошу, — объяснил Рыбнев. — Многие любят во всем винить нас, слуг закона.

— Просто вас боятся, — сказала Симеона.

— И это жаль.

— Вы симпатичный, Рыбнев, — сказала женщина. — Очень обидно, что вы, как и я, стоите на краю пропасти. Еще обиднее, что вы стоите на краю пропасти не один, а с другой девушкой; но это ладно.

— Откуда взялось это ощущение близкой пропасти? — спросил Рыбнев. — Не знаете?

Она пожала плечами:

— Ниоткуда. Лично я с самого начала вижу пропасть под тонким слоем снега, который на этой планете и не снег вовсе. И Рудик видел. И вы, наверно, видите.

— У вас странный акцент, — заметил Рыбнев.

— Я с Земли, — сказала Симеона. — Тут лет пять живу. Вместе с Рудиком прилетела. Он искал новых впечатлений, вдохновения, а я искала его; и сейчас продолжаю искать, хотя иные посчитают, что уже поздно.

— Товарищ майор! — закричал Лапкин с балкона. — Помогите затащить! Тяжелый, черт!

Рыбнев кивнул женщине и побежал помогать Лапкину. Вместе схватились за веревку, потащили. Рудик был толстый, длиннорукий-длинноногий, тащить было нелегко. Наконец, перекинули тело через перила, сдвинули на край балкона, в сторону от двери.

— А тут жарко, товарищ майор, — сказал присмиревший Лапкин, вытирая пот со лба и животом падая на перила. — Костер почти под нами.

Они встали рядом и принялись смотреть на костер, на мужиков, обменивавшихся шампурами с мясом и бутылками, на гомонящих баб и детишек, на бойцов, со скучными лицами бродивших по площади; смотрели и смотрели, а потом земля дрогнула.

Лапкин, не ожидавший такого подвоха, упал на задницу.

Рыбнев удержался.

— А вот и пропасть во всем своем великолепии! — закричала из прихожей Симеона. — Встречайте, товарищ майор!

— Да что за пропасть такая! — в сердцах крикнул Лапкин. Уставился вниз, сглотнул. — А ведь и правда, похоже, товарищ майор: пропасть.

Рыбнев перегнулся через перила. Кошмар повторялся: мертвецы сползали с вертелов. Только на этот раз людей они не атаковали, а сливались в единую некромассу, выраставшую посреди площади. По некромассе открыли огонь; она поглощала пули, становилась больше и внушительней: этакая распухшая коровья лепешка. Внезапно из неё выдвинулись ложноножки и стали хватать людей и протыкать их насквозь. Люди кинулись врассыпную. Кто-то метнул гранату, но как-то криво, в сторону, и граната залетела в витрину карамельной лавки. Рвануло так, что Рыбнев чуть не свалился с балкона.

— Да что же это такое, — с тоской спросил Лапкин. — Когда же этот кошмар, наконец, кончится?

Пьяный мужичонка шел прямо через площадь с бутылкой водки в одной руке и с шампуром в другой. Пули его не задевали, ложноножки тоже не трогали.

— Везунок, — пробормотал Рыбнев, и тут мужичонка жалобно вскрикнул, распух и взорвался. На снег упали капли серой массы, собрались воедино и поползли к основной лепешке.

Из укрытий раздались крики, отборный мат и плач: повсюду лопались люди. Правда, как отстраненно отметил Рыбнев, взрывались в основном гражданские; и то не все.

— Это шашлык у них из желудков рвется. — Лапкин вдруг захохотал. — Забавно, верно, товарищ майор? А вы, кстати, как, попробовали уже шашлычок?

— Нет, не пробовал, — сказал Рыбнев, проверяя кобуру: пистолет на месте, да только что с него в такой ситуации? Вспомнил к тому же — очень некстати, — что Рикошет Палыч шашлык дегустировал. Неужели и он?..

— И я не пробовал. А сержант пробовал. Говорил: «Тебе, Лапкин, нельзя: молодой ты еще, безусый». — Лапкин схватился за живот. — И где он теперь, усатый наш?

— Отставить, Лапкин, — сказал Рыбнев, возвращаясь в квартиру. — Благодарю за содействие, рядовой. Можете быть свободны. А у меня есть еще дела на окраине города.

— Куда это свободны? — возмутился Лапкин. — Давайте я уж с вами: охранять буду.

— Дезертировать собрались, рядовой? — спросил Рыбнев и протянул руку Симеоне. Та покачала головой и отпила из бутылки: не пойду, мол. — Уговаривать вас у меня времени нет, — сказал ей Рыбнев. — Прощайте.