— Ага.

— Вот! Теперь уж — точнее не придумаешь. «Я вас люблю так искренно, так нежно! Не дай вам бог любимой быть другим». Пойдёт?

— Пойдёт. А кого ты любишь?

— Я же сказал: одного хорошего человека. А в общем-то, я многое люблю,— добавил Шахназаров, заклеивая конверт.— Вот этот лес, небо, тебя люблю и всех добрых людей. И радуюсь! Знаешь, чему?

— Не-а.

— Тому, что родился на свет не букашкой, к примеру, а человеком. Сознательно живу, всё вижу и понимаю. Сейчас — полдень. Как ты заметил, что он наступил?

— Жарища! Солнце почти над головой.

— Во! И ты это понимаешь. Значит, ты тоже существо разумное.

— И собаки... языки высунули...

— Опять верно! Жара... Берёзки и ёлки тоже, гляди — словно бы обвяли... А ночью я их, знаешь, какими вижу? Будто стоят витязи в шлемах, пики подняли, точь-в-точь из сказок вышли. А утром встану — опять радуюсь: солнце светит, лес шумит, и такая красота кругом, аж дух захватывает!..

На тропинке, ведущей к казарме, показался дневальный.

— Шах, к замполиту!

— Иду!— сразу сникнув, ответил Шахназаров. Сложил конверт пополам, сунул в нагрудный карман гимнастёрки.— Не повезло мне малость, Юрка... Написал, а передам неизвестно когда. Дела-а... Ну, жми домой, а я огонь погашу и на ковёр.

— Как это — жать?

— Ну, беги, значит...

— А на какой ковёр тебя вызывают?

— Так говорят, когда начальство требует. На ковёр, мол, пошёл.

— Опять ругать будут?— испуганно спросил Юрка.

— Ничего, переживём! Главное, у тебя теперь звёздочка есть... Пойдём, доведу до проходной...

Опустив голову, Шахназаров шагал впереди, Юрка, стараясь ступать пошире, поспешал за ним и пытался представить, как он выглядит со стороны в своём мундире, туго подпоясанном широким офицерским ремнём, на котором с правой стороны, чуть оттягивая его, поблескивала коричневая новенькая кобура.

— А меня в школу будут на папиной машине возить, вот...

— Законно,— думая о чём-то своём, вяло согласился Шахназаров,— пешком далеко.

Теперь они шли по самому центру строевого плаца. Юрке было приятно, что солдаты — и заполнившие курилку, и выглядывающие из окон казармы — обращают на него внимание. Отовсюду доносилось:

— Формочка-то, как влитая!

— Вот это солдат!

— Юра, давай насовсем в казарму, кровать поставим.

— Юра, строе-вым!

Возле проходной, надкусив яблоко, стоял «товарищ Петров» в спустившихся запыленных трусишках, удивлённо и зачарованно глядел на Юрку. Едва Шахназаров и Юрка поравнялись с ним, он преданно, с радостной тревогой заглядывая в Юркины глаза, представился:

— Я — товалищ Петлов.

— Да ну тебя!— отмахнулся Юрка.— Надоел... Всё лезет и лезет...

Мальчик огорошено поморгал глазами и неожиданно заплакал. Юрка поморщился. Шахназаров подхватил мальчика на руки:

— Не надо, Витя, реветь. Юрка тебя никогда больше не обидит. Если же обидит, я перестану с ним дружить.

— А на речку пойдём?

— Обязательно. Только завтра.

— А девчонки?

— И девчонок возьмём, они тоже хорошие ребята.

— А Юрку возьмём?

— Позовём, если не забудем...— Шахназаров опустил мальчика на землю и, не взглянув на Юрку, будто его здесь и не было, зашагал к казарме.

— Дивизион, строиться!— объявил, выйдя на крыльцо, дневальный.

«Товарищ Петров» подтягивая штанишки, побежал в сторону курилки, Юрка нехотя поплёлся за проходную.

У офицерских домиков — никого, все женщины собрались на лужайке, с ними о чём-то вёл разговор замполит майор Зотов. Там же вертелись и малыши. Юрка шмыгнул за первый домик, ему сейчас не хотелось ни с кем встречаться. Что, если Шах и в самом деле перестанет с ним дружить? И «дядя Стёпа»? И оператор Козырев?

Он всегда стоит в конце строя, это называется — на левом фланге. Вчера и позавчера, когда старшина строил дивизион, а он, Юрка, проходил мимо, Козырев, приветливо улыбаясь, манил его к себе, иди, мол, становись рядом, места хватит. Хорошо бы стать с ним рядом и шагать вместе со всеми. Раз-два, левой! Выше ногу! Левой, левой, дивизион — стой! Если Шах скажет Козыреву, какой он, Юрка, нехороший человек, вряд ли Козырев позовёт его снова. И во всём виноват этот прилипчивый, как муха, «товарищ Петров». Да нет же, почему же он виноват? Малышу тоже, как и ему, Юрке, с кем-то играть хочется... Ох, как нехорошо опять получилось...

На крыльце дома, на скамеечке, стояла кастрюля с остывающим компотом. Если бы не она, Юрка, возможно, и не вспомнил бы, что ему следует позаботиться о еде для Дункана, ведь голодного его нельзя выводить на пост. И что сказал бы Шахназаров?..

Разжечь газовую плиту, вскипятить воду и опустить в кастрюлю мясо — большой кусок его нашёлся в холодильнике — оказалось делом скорым и нетрудным. Мясо варилось, кипело. Сюда ещё несколько картошин,— Шах говорил, можно и не чистить, можно разрезать на четыре части и сварить прямо в кожуре,— крупы немножко. Крупу Юрка нашёл в кухонном столбике.