«Предбанник…»

Он прошел в триста двадцать пятую. Кровать, на которой погибла Хойна, была чисто застелена, сверху на свернутом одеяле по диагонали положена свежая простыня, концы которой снова были подогнуты под матрац. Начальница строго взыскивала за несоблюдение единообразия.

— Вот вы где… — Он не слышал, как в изоляторе появилась патронажная сестра. — Не нашли, кто ее? — Она показала на кровать.

— Нет пока.

— Такая славная старушка… — Она хотела что-то еще сказать, но промолчала, поправила халат, надетый из-за жары на голое тело. — Ну и лето стоит… Из душа бы не выходила… — Ей хотелось обратить внимание на себя. — Что ему за это будет, убийце? Расстрел? — Приятное лицо ее портила достаточно широкая щелка между двумя верхними резцами впереди.

— Это трудно сказать…

У него тоже были вопросы к ней, но он решил их не задавать и вообще не начинать разговор, который неизвестно сколько времени мог продлиться. Теперь он не сомневался, что именно Тамара впустила Злату в комнату матери и ребенка и шепнула дежурной, чтобы та ее оформила.

«Сколько они берут за ночь? Пять рублей? Семь? — подумал он. — Чистый доход недобросовестной смены…»

— Ты все цветешь… — пошутил он.

— А что мне?! — Она пошла по коридору, поигрывая полными голыми коленками.

Вторую кровать, стоявшую под углом к первой, не перестилали, Денисов заметил бросившийся ему в глаза при осмотре остаток фабричного сорванного бумажного ярлыка «ф-ка…, ГОСТ…»

Ему захотелось проверить случайно возникшую у него гипотезу.

Концы свернутой и положенной по диагонали второй простыни были подогнуты, а не засунуты под матрац!

«Любопытно…»

Он вернулся к дежурной медсестре.

Она была одна, голос Тамары слышался в конце коридора, в умывальной, она делала кому-то замечание.

Медсестра поправляла бумаги, в беспорядке лежавшие под канцелярским стеклом, — списки телефонов, рекомендации на случай паралича, удушья, укуса змей.

— Вторую кровать в изоляторе не перестилали? — спросил Денисов, когда она освободилась.

— Да нет. — Дежурная не упустила случая улыбнуться. — А что?

— Не помните, когда на ней меняли белье?

— Вечером в тот день. При мне. Перед тем, как все случилось.

Он позвонил в дежурную часть:

— Подошли сюда с кем-нибудь пластилин и печатку…

— Хочешь опечатать комнату матери и ребенка? — спросили на другом конце.

— Только изолятор.

— Я еще нужна? — медсестра улыбнулась по-прежнему устало и чуть плутовски.

— Сейчас мы запрем изолятор и поставим на дверь печать… — Ему было жаль ее: с хорошей сменой, при поддержке честной начальницы комнаты матери и ребенка она никогда не попала б в такую грязную историю.

Наутро вторую кровать следовало скрупулезно осмотреть и изъять с простыней и наволочек микрочастицы для спектрального анализа.

«На ней кто-то спал… Выходит, как раз в ту ночь. И, уходя, заправил не так, как тут принято…»

Денисов достал из сейфа привезенное Ламбертсом розыскное дело, том раскрылся на отпечатанном латинским шрифтом акте комплексной экспертизы… Увы! В нем не было ни одного русского слова.

«Кто-то катил бочку на Коэна…» — предупредил Ламбертс по поводу исследованной анонимки.

За окном стремительной рекой текла толпа пассажиров, прибывших в электричках, она заполнила платформы, разбившись на рукава — в метро, на трамвай, по автобусам, -обтекала вокзал.

Когда-то ему пришло в голову, что оперуполномоченный никогда не бывает в настоящем, только в прошлом и будущем. «Перфектум» и «плюсквамперфектум», сказал бы их латинист на юрфаке, — или «футурум». И никогда в «презенс»…

Открытия прошедшей ночи будили в нем какую-то мысль, которой не удавалось никак оформиться окончательно.

Он отыскал список присутствовавших во время похорон на кладбище «Шмерли»:

«1. Хойна Юдит…»

Денисов мысленно перенес ее в круг сопровождавших гроб родственников и знакомых и поставил первой на том же основании, на каком некоторых других можно было перенести из числа провожавших в число захороненных. Соответственно пришлось поменять порядковые номера других.

«2. Маргулис Сусанна…

3. Хойна Злата…»

Ему представились эти похороны… Почему-то в Москве, весной. Из-под снега торчали памятники военным. Быстро таяло. Мокрые головы, казалось, вспотели. Был родительский день, шли люди. Длинный худой оперуполномоченный, похожий на Ламбертса, переписывал провожавших покойную в ее последний путь:

— Маргулис Сусанна, Хойна Злата, Денисов…

Он задремал прежде, чем услышал голос раввина из маленькой молельни во время дождя, включившего его фамилию в заупокойный плач.