– Это вся правда? – приподняв соболью бровь, поинтересовался неприступный сыщик.

– Вся! Вся! – с жаром подхватил агент. – Христом-Богом клянусь! – и перекрестился.

– Места ты, конечно, лишишься, – цыкнул Ковалев. – Переведут куда-нибудь бумажки переписывать. Если повезет, – многозначительно добавил Сергей Юрьевич и, не обращая уже внимания на бывшего агента, сказал, обращаясь к Катеньке: – Идемте, Катерина Дмитриевна, больше нам здесь, к сожалению, делать нечего, – и вздохнул тяжело.

Катенька молча последовала за Ковалевым, а хозяин поспешил за ними, причитая на ходу и прося его не губить. Ковалев снова цыкнул на него, но так ничем и не успокоил. Вышли во двор, затем – на улицу. Ковалев был мрачнее тучи.

– Ничего не вышло, – наконец сказал он, не глядя Катеньке в глаза. – Я ведь как думал… Впрочем, чего уж теперь об этом, – с горечью бросил он и даже рукой махнул.

– Так как же она была убита? – спросила Катенька.

– А? Федорцова-то? Висела на веревке, привязанной к оконной фрамуге. А вы заметили, Катерина Дмитриевна, – оживился Ковалев, – что все эти смерти сами по себе чрезвычайно интересны?

Ничего интересного в этих смертях Катенька не находила, потому промолчала, но Сергей Юрьевич, очевидно, расценил ее молчание по-своему и продолжил, медленным шагом направляясь через площадь к Брюсовскому:

– Вот, посудите сами. Графиня – отравлена, причем так, что вполне можно счесть и за самоотравление, зацепок-то никаких, кроме показаний прислуги, но что они видели? Бутылку с запиской? А записка где? Нету. А потому и никаких доказательств, что кто-то отравил. Дальше. Смерть нотариуса. Упал с лестницы. Известно только то, что кто-то в тот день должен был к нему прийти, но опять-таки доказательств, что его убили – никаких. Человек он был пожилой, мог и сам не удержаться и упасть. Всякое ведь бывает. Теперь вот Федорцова. Смерть через повешенье. Выглядит все так, будто она сама веревку привязала, надела петлю, а потом спрыгнула с подоконника. Характерный перелом шейных позвонков. И опять-таки никаких фактов, никаких улик. В гостинице даже никто сказать не может – был ли кто у нее или нет. Ну, что думаете? – Ковалев приостановился и посмотрел на Катеньку с большим интересом.

– Думаю, что убийца, – ответила она, – кто бы он ни был, всем своим жертвам хорошо знаком.

– Да, без сомнения, – очень серьезно согласился Сергей Юрьевич. – Но к тому же, Катерина Дмитриевна, такие вот убийства говорят нам о том, что дело мы имеем не с дилетантом, о нет, – он покачал красивой головой. – Это профессионал, привыкший за собой убирать. Никого ведь из свидетелей в живых не осталось. У меня есть даже подозрение, – тут Ковалев снова остановился и, приблизился к Катеньке, со своим всегдашним прищуром, – что это наемник.

– То есть как? – такого поворота Катенька никак не ожидала.

– Да очень просто, – вздохнул Ковалев и пошел дальше. – Он, может быть, с самими жертвами и не был знаком лично, может, он только пользовался чьим-то именем, чтобы ему доверяли, понимаете ход моих мыслей? Записки в этом случае как нельзя кстати. Представьте, что вам пишет записку человек, которого вы знаете, и просит принять такого-то и такого-то. Вы, доверяя своему знакомому, доверитесь и его протеже. Это просто. И вот, этот самый протеже, появившись у вас…

– Вас же и убивает, – закончила Катенька. – Но у графини он не появлялся.

– А это было и не нужно, – с легкостью парировал Ковалев. – Достаточно было в записке указать, мол, примите это вино от такого-то. С наилучшими пожеланиями, – невесело пошутил он.

– Но куда девалась эта записка? – не унималась Катенька. – Если в ней были только вот такие слова.

– Ну, мало ли кто мог написать графине, может, кто-то, кто вовсе не хотел афишировать свои с ней отношения? – предположил Сергей Юрьевич.

– Допустим, – нехотя согласилась Катенька. – Что касается несчастного нотариуса, то ваша версия тут подходит как нельзя лучше, а вот что насчет Федорцовой? – и она посмотрела на Ковалева не без вызова.

– А что насчет Федорцовой? У нее вообще могла быть встреча назначена. Наш убийца каким-то образом ухитрился узнать про дежуривших агентов, обезвредил их, – Ковалев поморщился, – а потом беспрепятственно проник в ее номер. Да и не проник даже, а просто вошел. Она сама ему и открыла.

– Полагаете, тот брюнет с усиками, Штайниц?

– Штайниц, Майниц, Хайниц, Файниц, – задумчиво произнес Ковалев. – Ну да, нам-то он как раз под этим именем и известен.

– А что же тогда второй? Неприметный господин?

Ковалев помолчал. А Катенька вспомнила оброненное Лидией Михайловной слово «повесы». Выходило, что любовник у графини был не один, как утверждала Федорцова, да и Вавилов подтверждал. Выходило, что их было двое. Один – брюнет с запоминающимися усиками, а другой – ничем не приметный господин. Откуда про них знала Лидия Михайловна?