– Да, – сказал Кузнецов, почти не отвлекаясь, кастрюля заклинила его руки в сумке, да еще перекосилась, украдкой тюкая в пол каплями майонеза. Сергей аккуратно, чтобы не выдернуть посуду на волю, выпрастывал кисти – тут бы ему и помочь, но не до того ж было.

– А бросить нельзя – все ведь на тебя завязано, пропадут балбесы, да?

– Алик, – сказал Кузнецов, мягонько, враскачку, вытягивая руки из брезентовых пут, – ты пьяный?.. Или вернуться решил?..

– Да какая разница, чего я решил, – сказал я весело. – Ты ведь человек, принимающий решения, а негров просим помолчать.

Кузнецов, матернувшись, водрузил кастрюлю вместе с сумкой на столик, легко водрузил, только вена на лбу проклюнулась, метнул в меня выразительный взгляд из-под вены, понял, что помощи не дождется, как-то умудрился придавить локтями углы сумки, торчащие ослиными ушами, и спросил, проворачивая прижатые к стальным бокам ладони:

– Ты меня на слабо хочешь взять, что ли?

– Типа того.

– А повод?

– А без повода. Интересно стало, каких глубин достигает моральное падение человека, который, тэ-скэть, административно возносится.

– Слава им не нужна и величие, – заявил Кузнецов, тряхнув освобожденными руками. – Что подписывать?

– Все бы вам подписывать, барин. Чего ты подписать опять хочешь?

– Ну, любую бумагу. Что там надо – отрекаюсь от престола, удаляюсь в отставку, завещаю печать и право финансовой подписи предъявителю сего?

– О как. Я устал, я ухожу. В натуре прямо?

– Обещал ведь – по первому требованию. А тебя, смотрю, не по-детски расперло, аж трясешься.

– Сам ты трясешься, – сказал я. – Ладно, проехали.

– Вот уж на хренки. Мне таких предъяв больше не нужно. Как ты там говорил: если не по-человечески, то что от Союза останется? От руки сойдет?

– Во завелся. Проехали, говорю.

– Тот, другой, он все стерпит и примет. Я как-то не готов.

Я вздохнул со вздрогом и предложил:

– Сергей, остынь. Нам на мероприятие ехать, людей поздравлять, а ты по потолку бегать собрался.

– Не я первый начал, – напомнил Кузнецов и мстительно добавил: – Вот твоим возвращением и поздравим. Алик – лучший подарок. Тебя же все любят, ты добрый и ласковый, а я злой мудилко.

– Тыр-тыр-тыр.

– Где писать, говорю?

– Да вон на полу напиши. Или в духовке.

– А, точно, – сказал Кузнецов.

Я испугался, что он действительно полезет в духовку, Но нет: в карман полез за «союзником», косо посмотрел на меня, пробурчал что-то, вытащил руку и извлек «союзник» все-таки из-за духовки, буркнул команду включения, бросил проекцию на стол, быстро связался с базой данных и в темпе – так, что я и вякнуть не успел бы, кабы было такое желание, – надиктовал приказ о своей отставке и возложении обязанностей на Камалова с немедленной постановкой кадрового вопроса перед советом Союза.

Сказал личный номер, дождался идентификации голоса, потом дополнительно поднес сканер «союзника» к руке и лицу и обернулся ко мне:

– Доволен?

– Орел, – подтвердил я, небрежно оперевшись о стеночку. – Тогда уж в рассылку сразу пусти.

По внутренним правилам Союза, утвержденным полтора месяца назад, до поступления в общую рассылку документ считался рабочим вариантом, поддающимся редактированию, дополнению и отзыву. Бумажка и бумажка – хоть утрись ею, хоть самолетик сделай. А передача документа в общую рассылку автоматически присваивала ему порядковый номер, копировала во все базы и обязательные папки и придавала окончательную юридическую силу. Полтора месяца назад я был не у дел и мог этого не знать. Вот только систему эту я и придумал, и фазы ребятам лично нарисовал. И результаты всех тестирований лично просматривал – потому что не гнать же меня, в самом деле.

Может, Кузнецов все эти тонкости и не пытался учитывать – просто не верил, что я такой нудный.

А верить надо. Хоть во что-то.

– Часто нас заменяют другими, чтобы мы не мешали вранью, – пробормотал он.

Четко сказал:

– Утвердить, направить в общую рассылку, подтверждаю, Кузнецов, двадцать пятое августа, – и повторил все колдовские манипуляции.

Потом повернулся ко мне и спросил:

– Все, ваша светлость? Или еще пожелания будут?

– Только одно. Скажи мне, пожалуйста, Сергей Владимирович, ты сразу все это задумал?

Кузнецов возмущенно усмехнулся, решив, видимо, что я пытаюсь на него же суету последних минут и свалить. Потом понял, что не об этом речь, и уточнил:

– Что «это» и как «сразу»?

– Это – подкоп под Союз, – сказал я, наблюдая за его лицом. – Сразу – как только мы у тебя магазин отжали. Иркутский.

А лицо-то не изменилось, только взгляд упал в ближний угол кухни и, наверное, зрачки расширились, но утверждать не могу.

Мне его почти жалко стало, и я сказал, не скрывая этого: