– Гусев!!! – голос Майи сорвался на крик.

– Ты в России, парень, – сказал Гусев. Смотрел он только на Ивана, прямо в глаза. – Подумай об этом на досуге. Вспомни историю этой страны. Постарайся нащупать хоть малейший контакт с ее пульсом. А не получится, так мой тебе совет – вали в свой Израиль и никогда не возвращайся назад.

– Разве Иван еврей? – спросил Валюшок, когда они с Гусевым уселись в машину, и ведущий расслабленно закурил.

– Почему еврей? – удивился Гусев.

– Ну, ты сказал – вали в свой Израиль…

– А-а! Это я так. Просто шпилька. Ваня полагает, мне неизвестно, какой он махровый антисемит. Не читал такую брошюрку – «Кремлевские звезды Сиона»? И не читай. Его работа. Думает, в Агентстве этого не знают. Ха! А туда же, европейца из себя корчит, правозащитника. Щенок. С удовольствием шлепнул бы его при задержании, Майю только жалко.

– Это ты так говоришь, чтобы пар выпустить, – сказал Валюшок убежденно. – Я же тебя знаю, Гусев. Хотя ты, оказывается, и не Гусев.

– Да Гусев я по паспорту, расслабься. Хотя тому Гусеву я вовсе не сын. Это Иван промахнулся. Что вновь доказывает, какой он болван и непрофессионал.

– Может, и Птицына тоже не было? Слушай, ведущий, ты вообще предупреждай, когда тебе можно верить, а когда не стоит.

Гусев повернулся к Валюшку и крепко ткнул указательным пальцем в лацкан его куртки.

– Когда я говорю с тобой, верь каждому слову, – чуть ли не приказал он. – Когда я беседую с потенциальным браком, можешь не верить ничему. Такой расклад тебя устроит?

– Устроит. Так был Птицын, или это выдумка?

– А садись-ка ты, мил друг, за руль, – оборвал Валюшка Гусев. – На работу пора.

Они поменялись местами, Валюшок повернул в замке ключ. Гусев молча курил, глядя в окно. И подал голос только когда машина заехала на парковку во дворе Центрального.

– Его фамилия была Лебедев, – сказал он. – «Теория Сверхнасилия», проекты «Указа сто два» и «Указа сто шесть»… Это все написал некто Лебедев Павел Леонидович. Вот так. По-моему близко: Лебедев, Птицын, особой разницы нет. И тот, и другой… с крылышками. Если проболтаешься – убью.

В подвальном тире громогласно препирались Данилов и Мышкин.

– Не моя это дырка! – кричал Мышкин, потрясая в воздухе размочаленной мишенью. – Это ты, гад косой, так сказать, запузырил!

– Ты еще скажи, что нарочно!

– А-а, значит, нарочно!

– Да у нас же патроны под счет, дубина! Ты сам и пересчитывал!

– Я-то, так сказать, пересчитывал. А кое-кто, так сказать, потом еще ковырялся, заело у него, так сказать, видите ли!

Гусев осторожно втерся между двумя здоровяками.

– Третейского судью вызывали? – спросил он. – Туточки я. Такса по стакану с рыла. Судить буду строго, но справедливо.

– О! – расплылся в улыбке Данилов. – Здорово, Пэ. Добрался-таки до своего друга Шацкого? Поздравляю.

Мышкин раздраженно отшвырнул в сторону мишень.

– Пэ, этот снова мухлюет, зараза, – пожаловался он. – Влепил мне дырку в самое, так сказать, молоко.

– И не в какое не в молоко. Чистая семерка… Или шестерка. Расслабься, это ничего. Бывает…

– Ну что мне его обыскивать, что ли? Откуда я знаю, может он лишний патрон в заднице, так сказать, прячет…

– Ты мои выстрелы считал?! – заорал Данилов. – Считал или нет?!

– Встали, значит, на позицию, а он возится, перекос у него видите ли… Двадцать раз затвором щелкал!

– Ребята, на полтона ниже, а? – попросил из-за стола в углу инструктор. – Мне жена звонит, имейте совесть, не слышно из-за вас ни фига.

– Ты ему сколько, так сказать, патронов выдал?

– Сам знаешь, обоим поровну. Мышкин, я тебя умоляю… Что? Тань, извини, у меня тут сумасшедший дом на тренировку приехал… А?

– Это наглая, так сказать, подлая и циничная выходка, достойная всяческого осуждения! – провозгласил Мышкин. – Короче, Пэ, скажи, что ты его осуждаешь.

– Данила, я тебя осуждаю, – послушно сказал Гусев. – С ног до головы. В следующий раз стреляй хуже, чтобы коллеге Мышкину было не так обидно.

– У коллеги Мышкина руки дрожат после вчерашнего, – парировал Данилов. – Он сначала в тренажерном зале переусердствовал, а потом за столом окончательно надорвался. Ничего, бывает…