Шрифт:
XXIV.
ИСХОД
Привык я не роптать, что косным этим телом Прикован я к чужой неласковой стране, Что в чуждой мне толпе бреду, как в тяжком сне, Существованием томим, как нудным делом. Но душу примирю ль с невольничьим уделом Заботы нищенской о завтрашнем лишь дне, Меж тем как копит мир в неверной тишине Тупую ненависть на сердце оробелом. Могу ль откликнуться на эту быль? – О нет, Не петь мне гимнов ей! Иной мечтой согрет, Напев мой волен там, где дышит жизнь природой. Там звуки радостны, как в песнях древних лет, Когда беспечностью, незлобьем и свободой Гордился человек, наследственный поэт. XXV.
ВОРОЖБА
Ни дальний лай собак, ни голос человечий Не будят тишины. Как беглый свет зарниц, На сердце проблески забытых слов и лиц… И, в зеркале двоясь, горят печально свечи. Я в глубь стекла гляжу. Я жду с минувшим встречи, Преграды рушатся и сроков, и границ… Вот еле слышный скрип вощеных половиц, И кто-то руки мне легко кладет на плечи. Скитальца месяца серебряный горбыль, Такой же, как и я, всему чужой бобыль, Вдруг выплыл из-за туч и встал в зеркальной глади. Я не один уже! О, молодость, не ты ль, Незримая, вошла и, старой дружбы ради, Мне хочешь возвратить утраченную быль. XXVI.
СОКРАТ В ПИРЕЕ
С толпой учеников, склонясь на уговоры, С утра пришел Сократ на выставку в Пирей. Толпа, волненье, шум. Всем хочется скорей Всё видеть, рассмотреть, утешить вкус и взоры. Здесь статуи богов, ковры, шелков узоры, И пурпур, и виссон; венцы – краса кудрей, Финифть, слоновья кость; духи из-за морей, Ритоны пирные, лекифы и амфоры. В восторге юноши. Но их наставник нем. Один не тронут он ни блеском диадем, Ни прелестью камей, ни тонкотканой тогой. И вдруг: «Я – изумлен!» – О, наконец! – Но чем?.. И досказал мудрец: «Я поражен, как много Здесь собрано вещей, не нужных мне совсем…» XXVII.
НА ЧУЖБИНЕ
На Родине я был ее природной частью, Я ощущал ее единою с собой, В ней находил себя, дыша ее судьбой, И радостно любил душой, привыкшей к счастью. Теперь изгнанник я. Кругом, маня к участью, Чужая жизнь кипит обильем и борьбой. Но я, соблазнам чужд, к Отчизне рвусь с мольбой, Лишь к ней одной горю израненною страстью. Я не пою о ней в кругу других певцов, Я за нее молюсь и жду ее гонцов, – О смерти вне Руси и мысли не приемлю. Как чудо, грянет зов к возврату беглецов: Я буду целовать в слезах родную землю, Обласкан воздухом страны моих отцов. 1922 XXVIII.
В ЧАСЫ БЕССОННЫЕ
Нет, – не идет перо. Томлюсь, борясь с дремотой, Но только дразнит сон с злорадностью врага… Ни сна, ни грез живых… А ночь еще долга, Чуть движет маятник минуты с неохотой. Есть в полночи теперь неласковое что-то, Она, скупясь, дарит созвучий жемчуга… О, Русь далекая! Там, в юности блага Была бессонница над творческой работой. Тогда я счастлив был, беспечный и ничей, Сокровищем надежд богаче богачей, В часы бессонные не дрогли зябко плечи. Уютно пел сверчок, домашний домрачей, И под приветный треск старинной жаркой печи Звенел внезапный стих смелей и горячей. XXIX.
ОБЛАКА
Лелеет благостно пучин небесных влага Жемчужные кряжи плавучих островов. Там невод не ходил на хищный свой улов, Там ни один корабль не нес цветного флага. Там нет борьбы за власть, за жизненные блага, За призрак праздных прав, за целость берегов… Там – человека нет. И мир так свеж и нов В садах блаженного, как рай, архипелага. О, если б отряхнуть земную тяготу, Умчаться к облакам – в простор и высоту… Уж слишком горестно и больно здесь внизу мне.. Быть может, там покой и счастье обрету… Тем обольстительней стремленья, чем безумней… Не сам ли Бог мне дал крылатую мечту?!. XXX.
ЦЕРКВИ
Священник молится в тиши благого часа Об единеньи всех, о мирных временах, О страждущей Руси, о всех ее сынах… И плачут дисканты, и скорбны вздохи баса… Навис кадильный дым; огни иконостаса Мерцают призрачно в его густых волнах; Печаль лампад живит иконы на стенах… И смущена душа под кротким Ликом Спаса. Тогда-то чуется призыв издалека: «Придите все ко Мне, чья ноша здесь тяжка, И бремя легкое вас научу подъять Я». Благословляет мир простертая рука С кровавой язвою безвинного распятья… И ясен жизни смысл… И сладостна тоска… XXXI.
ПОДМАСТЕРЬЕ
Певца-мечтателя в изгнаньи рок-насильник Бессмысленно связал с заводским верстаком… Тугой металл гудит под тяжким молотком, И целый день визжит назойливый напильник. На сердце залегла тоска, как червь-могильник; Усталость… Духота… Чуть вспыхнув огоньком, Бессильно никнет мысль. Затеплившись тайком, Вмиг замирает песнь, как гаснущий светильник. Мы знаем: пот лица – возмездие греха… Нет смысла в ропоте… Душа в тоске тиха… Но пред самим собой бесцельно лицемерье. Какая глупая и злая чепуха, Что погибает здесь, как жалкий подмастерье, Он, мастер русского певучего стиха. 1931