Здсь, конечно, могутъ быть только гадательныя предположенія. Что касается до моего личнаго мннія, то я думаю, что особенность Россіи заключалась въ самой полнот и чистот того выраженія, которое Христіанское ученіе получило въ ней, — во всемъ объем ея общественнаго и частнаго быта. Въ этомъ состояла главная сила ея образованности; но въ этомъ же таилась и главная опасность для ея развитія. Чистота выраженія такъ сливалась съ выражаемымъ духомъ, что человку легко было смшать ихъ значительность, и наружную форму уважать наравн съ ея внутреннимъ смысломъ. Отъ этого смшенія, конечно, ограждалъ его самый характеръ Православнаго ученія, преимущественно заботящагося о цльности духа. Однако же разумъ ученія, принимаемаго человкомъ, не совершенно уничтожаетъ въ немъ обще-человческую слабость. Въ человк и въ народ, нравственная свобода воли не уничтожается никакимъ воспитаніемъ и никакими постановленіями. Въ XVI вк, дйствительно, видимъ мы, что уваженіе къ форм уже во многомъ преобладаетъ надъ уваженіемъ духа. Можетъ быть, начало этого неравновсія должно искать еще и прежде; но въ XVI вк оно уже становится видимымъ. Нкоторыя поврежденія, вкравшіяся въ богослужебныя книги, и нкоторыя особенности въ наружныхъ обрядахъ Церкви упорно удерживались въ народ, не смотря на то, что безпрестанныя сношенія съ Востокомъ должны бы были вразумить его о несходствахъ съ другими Церквами. Въ то же время видимъ мы, что частныя юридическія постановленія Византіи не только изучались, но и уважались наравн почти съ постановленіями обще-Церковными, и уже выражается требованіе: примнять ихъ къ Россіи, какъ бы они имли всеобщую обязательность. Въ то же время въ монастыряхъ, сохранявшихъ свое наружное благолпіе, замчался нкоторый упадокъ въ строгости жизни. Въ то же время, правильное въ начал, образованіе взаимныхъ отношеній бояръ и помщиковъ начинаетъ принимать характеръ уродливой формальности запутаннаго мстничества. Въ то же время близость Уніи, страхомъ чуждыхъ нововведеній, еще боле усиливаетъ общее стремленіе къ боязливому сохраненію всей, даже наружной и буквальной цлости въ коренной Русской Православной образованности.

Такимъ образомъ уваженіе къ преданію, которымъ стояла Россія, нечувствительно для нея самой, перешло въ уваженіе боле наружныхъ формъ его, чмъ его оживляющаго духа. Оттуда произошла та односторонность въ Русской образованности, которой рзкимъ послдствіемъ былъ Іоаннъ Грозный, и которая, черезъ вкъ посл, была причиною расколовъ и, потомъ, своею ограниченностью должна была въ нкоторой части мыслящихъ людей произвести противоположную себ, другую односторонность: стремленіе къ формамъ чужимъ и къ чужому духу.

Но корень образованности Россіи живетъ еще въ ея народ и, что всего важне, онъ живетъ въ его Святой, Православной Церкви. Потому на этомъ только основаніи, и ни на какомъ другомъ, должно быть воздвигнуто прочное зданіе просвщенія Россіи, созидаемое донын изъ смшанныхъ и большею частію чуждыхъ матеріаловъ, и потому имющее нужду быть перестроеннымъ изъ чистыхъ собственныхъ матеріаловъ. Построеніе же этого зданія можетъ совершиться тогда, когда тотъ классъ народа нашего, который не исключительно занятъ добываніемъ матеріальныхъ средствъ жизни, и которому, слдовательно, въ общественномъ состав преимущественно предоставлено значеніе: выработывать мысленно общественное самосознаніе, — когда этотъ классъ, говорю я, до сихъ поръ проникнутый Западными понятіями, наконецъ полне убдится въ односторонности Европейскаго просвщенія; когда онъ живе почувствуетъ потребность новыхъ умственныхъ началъ; когда, съ разумною жаждою полной правды, онъ обратится къ чистымъ источникамъ древней Православной вры своего народа, и чуткимъ сердцемъ будетъ прислушиваться къ яснымъ еще отголоскамъ этой Святой вры отечества въ прежней, родимой жизни Россіи. Тогда, вырвавшись изъ подъ гнета разсудочныхъ системъ Европейскаго любомудрія, Русскій образованный человкъ, въ глубин особеннаго, недоступнаго для Западныхъ понятій, живаго, цльнаго умозрнія Святыхъ Отцевъ Церкви, найдетъ самые полные отвты именно на т вопросы ума и сердца, которые всего боле тревожатъ душу, обманутую послдними результатами Западнаго самосознанія. А въ прежней жизни отечества своего онъ найдетъ возможность понять развитіе другой образованности.

Тогда возможна будетъ въ Россіи наука, основанная на самобытныхъ началахъ, отличныхъ отъ тхъ, какія намъ предлагаетъ просвщеніе Европейское. Тогда возможно будетъ въ Россіи искусство, на самородномъ корн расцвтающее [37] . Тогда жизнь общественная въ Россіи утвердится въ направленіи, отличномъ отъ того, какое можетъ ей сообщить образованность Западная.

Однакоже, говоря: „направленіе”, я неизлишнимъ почитаю прибавить, что этимъ словомъ я рзко ограничиваю весь смыслъ моего желанія. Ибо, если когда нибудь случилось бы мн увидть во сн, что какая либо изъ вншнихъ особенностей нашей прежней жизни, давно погибшая, вдругъ воскресла посреди насъ и въ прежнемъ вид своемъ вмшалась въ настоящую жизнь нашу; то это видніе не обрадовало бы меня. Напротивъ, оно испугало бы меня. Ибо такое перемщеніе прошлаго въ новое, отжившаго въ живущее, было бы то же, что перестановка колеса изъ одной машины въ другую, другаго устройства и размра: въ такомъ случа или колесо должно сломаться, или машина. Одного только желаю я, чтобы т начала жизни, которыя хранятся въ ученіи Святой Православной Церкви, вполн проникнули убжденія всхъ степеней и сословій нашихъ; чтобы эти высшія начала, господствуя надъ просвщеніемъ Европейскимъ и не вытсняя его, но напротивъ, обнимая его своею полнотою, дали ему высшій смыслъ и послднее развитіе, и чтобы та цльность бытія, которую мы замчаемъ въ древней, была навсегда удломъ настоящей и будущей нашей Православной Россіи...

Недавно еще стремленіе къ философіи было господствующимъ въ Европ. Даже политическіе вопросы занимали второе мсто, подчиняясь ршенію философскихъ системъ и отъ нихъ заимствуя свой окончательный смыслъ и свою внутреннюю значительность. Но въ послднее время интересъ къ философіи видимо ослаблъ, а съ 48-го года отношенія между ею и политикой совершенно перемнились: все вниманіе людей мыслящихъ поглощается теперь вопросами политическими; сочиненій философскихъ почти не выходитъ; философскія системы занимаютъ немногихъ, — и по справедливости. Для отвлеченнаго, систематическаго мышленія нтъ мста въ тснот громадныхъ общественныхъ событій, проникнутыхъ всемірною значительностію и смняющихся одно другимъ съ быстротою театральныхъ декорацій.

Къ тому же самое философское развитіе въ Европ достигло той степени зрлости, когда появленіе новой системы уже не можетъ такъ сильно и такъ видимо волновать умы, какъ прежде оно волновало ихъ, поражая противоположностію новыхъ выводовъ съ прежними понятіями. То направленіе къ раціональному самомышленію, которое началось на Запад около временъ реформаціи, и котораго первыми представителями въ философіи были Баконъ и Декартъ, постоянно возрастая и распространяясь въ продолженіе трехъ съ половиною столтій, то раздробляясь на множество отдльныхъ системъ, то совокупляясь въ ихъ крупные ит`oги, и переходя такимъ образомъ вс ступени своего возможнаго восхожденія, достигло, наконецъ, послдняго всевмщающаго вывода, дале котораго умъ Европейскаго человка уже не можетъ стремиться, не измнивъ совершенно своего основнаго направленія. Ибо, когда человкъ отвергаетъ всякій авторитетъ, кром своего отвлеченнаго мышленія, то можетъ ли онъ идти дале того воззрнія, гд все бытіе міра является ему прозрачной діалектикой его собственнаго разума, а его разумъ самосознаніемъ всемірнаго бытія? Очевидно, что здсь конечная цль, которую только можетъ предположить себ отвлеченный разумъ, отдленный отъ другихъ познавательныхъ силъ, — цль, къ которой онъ шелъ въ продолженіе вковъ, до которой онъ достигъ въ наше время, и выше которой ему искать уже н`eчего. Лишившись возможности идти впередъ, философія можетъ только распространяться въ ширину, развиваться въ подробностяхъ и подводить вс отдльныя знанія подъ одинъ общій смыслъ. По этой причин видимъ мы, что современные мыслители Запада, какъ бы ни были различны мннія каждаго, почти вс стоятъ на одинакой высот основныхъ началъ. Послдователи Гегеля говорятъ языкомъ боле школьнымъ, не читавшіе его говорятъ языкомъ боле человческимъ; но почти вс, даже и не слыхавшіе его имени, выражаютъ то главное убжденіе, которое служитъ основаніемъ и является послднимъ выводомъ его системы. Это убжденіе, такъ сказать, въ воздух современной образованности. Потому, если мы видимъ, что мало выходитъ философскихъ книгъ, мало спорятъ о философскихъ вопросахъ; если мы замчаемъ, что интересъ къ философскимъ системамъ ослаблъ; то изъ этого не слдуетъ еще заключать, чтобы ослаблъ интересъ къ самому мышленію философскому. Напротивъ, оно боле, чмъ когда нибудь, проникло во вс другія области разума. Каждое явленіе въ общественной жизни и каждое открытіе въ наукахъ ложится въ ум человка дале предловъ своей видимой сферы и, связываясь съ вопросами общечеловческими, принимаетъ раціонально-философское значеніе. Самая всемірность событій общественныхъ помогаетъ такому направленію ума. Интересъ простылъ къ школьному построенію системъ; но тмъ съ большимъ усиліемъ стремится каждый образованный человкъ протянуть руководительную нить своей отвлеченной мысли сквозь вс лабиринты общественной жизни, сквозь вс чудеса новыхъ открытій въ наукахъ и всю безконечность ихъ возможныхъ послдствій. Возникновеніе новыхъ системъ философскихъ кончилось, но господство раціональной философіи продолжается.

Это раціональное мышленіе, которое въ новйшей философіи Германіи получило свое окончательное сознаніе и выраженіе, связываетъ вс явленія современнаго Европейскаго просвщенія въ одинъ общій смыслъ и даетъ имъ одинъ общій характеръ. Каждое движеніе жизни проникнуто тмъ же духомъ, каждое явленіе ума наводитъ на т же философскія убжденія. Несогласія этихъ раціонально-философскихъ убжденій съ ученіями вры внушили нкоторымъ Западнымъ Христіанамъ желаніе противопоставить имъ другія философскія воззрнія, основанныя на вр. Но самыя блестящія усилія Западно-Христіанскихъ мыслителей послужили только къ тому, чтобъ еще боле доказать прочное господство раціонализма. Ибо противники философіи, стараясь опровергнуть ея выводы, не могутъ, однакоже, оторваться отъ того основанія, изъ котораго произошла философія ходомъ естественнаго развитія, и изъ котораго только насиліемъ могутъ быть вынуждены другія послдствія. По этой причин многіе благочестивые люди на Запад, пораженные этимъ неудержимымъ стремленіемъ мысли къ неврію, желая спасти вру, совсмъ отвергаютъ всякую философію, какъ нчто несовмстное съ религіей, и осуждаютъ разумъ вообще, какъ нчто противное вр. Но эти благочестивые люди на Запад не замчаютъ, что такимъ гоненіемъ разума они еще боле самихъ философовъ вредятъ убжденіямъ религіознымъ. Ибо чт`o это была бы за религія, которая не могла бы вынести свта науки и сознанія? Чт`o за вра, которая несовмстна съ разумомъ?

Между тмъ кажется, что врующему человку на Запад почти не остается другаго средства спасти вру, какъ сохранять ея слпоту и сберегать боязливо отъ соприкосновенія съ разумомъ. Это несчастное, но необходимое послдствіе внутренняго раздвоенія самой вры. Ибо гд ученіе вры хотя сколько-нибудь уклонилось отъ своей основной чистоты, тамъ это уклоненіе, развиваясь мало по малу, не можетъ не явиться противорчіемъ вр. Недостатокъ цльности и внутренняго единства въ вр принуждаетъ искать единства въ отвлеченномъ мышленіи. Человческій разумъ, получивъ одинакія права съ Божественнымъ Откровеніемъ, сначала служитъ основаніемъ религіи, а потомъ замняетъ ее собою.