– Спасибо,- пискнула сдавленно, выбегая на третьем этаже, девушка, да скорее девочка - настолько была маленькая и худая. На выходе хлопнула ладошкой по крайней кнопке и выскочила уже через медленно смыкающиеся двери лифта. Мотор заработал, завибрировали стенки.

– Ну, что, мальчик... Ма-чо... Говоришь, все равно пропадать? Чмо ты последнее, а не мачо... И ведь прав ты, прав во всем, похоже. Пропадать всем. Тебе - первому,- говорил худой медленно и протяжно, и вдруг резко отскочил в другой угол.

А накачанный бычок булькнул горлом, схватился за шею обеими руками и осел, поворачиваясь и разливая вокруг красную горячую кровь, брызжущую сквозь пальцы.

– Ф-ф-у-у, ты еще и обоссался,- пробормотал худой, перешагивая через подергивающиеся ноги в огромных кроссовках сорок шестого размера.

Он вышел в двери, стараясь не вляпаться в быстро набегающую лаково блестящую красную лужу. Нож держал чуть на отшибе, чтобы не испачкаться, хотя на лезвии, казалось, и не было почти ничего. Выходя, ткнул пальцем в кнопку с цифрой "1", дождался, пока лифт унесет тело неудавшегося насильника вниз, и полез левой рукой в карман за ключом от квартиры.

***

Со своими, местными, мародерами-алконавтами в городе справились достаточно быстро. Да, милиция пропала куда-то сразу после бойни у управления, ну еще и после гайвинских событий. Но привыкшие к дисциплине и порядку горожане, которым магазин под боком, в соседнем доме, где из года в год закупаешься выпивкой и закуской по пятницам, где жены покупали продукты на каждый день, первыми встали на их защиту. Это и понятно: сегодня ты поучаствуешь в лихом грабеже с битьем стекол - мешок сахара сопрешь... А что будешь жрать завтра? Этот же сахар ложкой, да без хлеба? И вообще, толпы расхристанной молодежи, почему-то первой реагирующей на "волю", упившейся в первые "безмилицейские" дни, бьющие витрины, тащащие все, что в них лежит, вступающие в драки стенка на стенку за право грабить магазин в том или другом квартале - все это слишком было похоже на кадры из документальных и художественных фильмов о загнивающем уже который век Западе. Не наше это было, не правильное. К тому же еще, такой вопрос: как детям гулять в такой обстановке? Да и самим жителям - как на работу, и особенно - с работы?

Уже к середине весны, как потеплело на улице, практически в каждом доме, а потом и поквартально образовались первые отряды самообороны. В старых кварталах в первую очередь. Там народ жил давно, знакомы были все и со всеми чуть ли не поколениями, так что каждого нового, незнакомого человека рассматривали внимательно и приглядывали за ним на всякий случай.

Охотники вытащили из железных шкафов свои двустволки, почистили и смазали их, и открыто носили теперь на ремне, перепоясавшись патронташами, как на картинах про революцию. Кто-то таскал с собой самодельные дубинки или нунчаки, популярные одно время у увлекшейся восточными единоборствами молодежи. В спортивных магазинах, тоже побитых и пограбленных, смели из загашников все свистки, давно числящиеся в неходовых товарах.

Красная повязка дружинника, куртка - вечерами еще бывало прохладно, это тебе не Сочи, а Молотов, оружие - пошли по улицам патрули, здороваясь солидно с соседями и покуривая на перекрестках. На свист собирались "самооборонцы" от нескольких домов, а то и кварталов.

Тут же выделились и организаторы - те, кто был не равнодушен, кто первыми пошел по квартирам, кто создавал списки и графики дежурства, кто делал из своего собственного жилья своеобразный штаб народной дружины этого подъезда, потом - дома, а там, глядишь, и всего квартала или целого района.

В райсовет, в администрацию местную, никто не пошел за указаниями и распоряжениями почему-то - из тех, кто поздоровее и поэнергичнее. Хотя, райсоветы еще работали. Правда, внизу вместо милиционера стояли теперь те же самые дружинники, присматривающие за каждым входящим и выходящим.

Работали по графику практически все учреждения уровня района и ниже. Что там "в городе" или даже "в области" народ не знал и не слишком-то интересовался. Последнее сообщение о высоких властях было как раз тогда, когда еще работало телевидение. Когда из Москвы устало-похоронным голосом было сказано о трагической случайности, унесшей всю молотовскую верхушку. А потом, через день, что ли, сообщили о чрезвычайной ситуации в Молотове и окрестностях. Прочитал текст, серым суконным языком написанный, простой диктор. Не из "звездных". Сказали: зона, мол, чрезвычайной ситуации. Исследуется, мол. Но пока выходить нельзя, потому что может быть зараза, и с целью пресечения, и чтобы, мол, не расползалось "это", подняты войска, и пусть окружающие ничего не боятся. Потому что государство и партия контролируют ситуацию.

Потом-то телевидения сразу и резко не стало. И дело не в "глушилках", которые больше против запада работали, и не в обрезанных проводах. Говорили - те, кто поближе к телевышке жил - что была стрельба и взрывы возле здания телецентра. Вот с тех пор никаких новостей из мира народ и не знал. Отсутствие привычного телевизора по вечерам вызывало раздражение, но ругаться, кроме как на московское начальство, было больше не на кого. А на Москву пока еще в открытую не ругались, помнили спинным мозгом, на генном уровне, каково оно - с Москвой ссориться.

По-прежнему работали крупные заводы. Правда, в режиме сокращенных смен из-за банальной нехватки рабочих. Но зато там кормили, на заводах. Заводские столовые продолжали готовить обеды, которые стоили те же копейки, если считать на рыночные цены.

Не хватало на заводах и инженеров, и администрации. Все-таки в колоннах автомобилей, что рванули из города по весеннему солнечному тракту, было слишком много тех, кто считал себя руководителями.

И так получилось, что заводилами, организаторами отрядов самообороны оказались не самые шумные и хулиганистые молодцы, а незаметные в обычное время солидные отцы семейств, с утра до вечера обычно стоящие у станков.