Шрифт:
Осень в Латвии
Осень
У источника
«Не отрекаются любя…»
За работой. 1948 год.
«Мы шли пустынной улицей вдвоем…»
Зеркало
Ночь
«Пусть мне оправдываться нечем…»
На море вода похолодела,кажется тяжелой и литой…И на узенькую Юрас-иелальется с вязов ливень золотой.Посмотри, как рассветает поздно,как становится с недавних порвсе грознее по ночам беззвезднымветра нарастающий напор…А наутро замолкают сосны,белки верещат над головой,море светит синью купоросной,воздух дышит пылью штормовой.Рыбаки просушивают сети,дюны ослепительно белы,смуглые, обветренные детичайками взлетают на валы.пахнет морем, яблоками, хвоей,над селеньями пернатый дым…Все труды оплачены с лихвою —свежим хлебом, медом молодым.Хорошо здесь осенью, и все жене могу я больше ждать ни дня:там, в Москве, тоску мою тревожа,осень наступает без меня…Мост крылатый, парк полиловелый,кручи башен над Москвой-рекой.Прохожу я тихой Юрас-иела,в переводе – улицей Морской.
Как желтые звезды, срываются листьяи гаснут на черной земле…А небо все ниже,а вечер все мглистей,заря – будто уголь в золе.Вот первый огонь засветился во мраке,грачи на березах кричат…Далеко за речкою лают собакии слышатся песни девчат.Гуляет, поет молодое веселье,вздыхает влюбленный баян…А из лесу сыростью тянет и прелью,ползет по лощине туман…И кажется мне, что над Соротью где-то,в холодном белесом дыму,такая же ночь приходила к поэтуи спать не давала ему.
Тягучий жар на землю льется,томят извилины пути…К артезианскому колодцубежит ребенок лет шести.На цыпочки на камне беломприподымаясь на краю,губами ловит неумелотугую, круглую струю.Она дугой взлетает звонко,спеша в орешник молодой,и пересохший рот ребенкаедва целуется с водой.И у меня судьба такая,и я к источнику бегу.Мне счастье бьет в лицо, сверкая,а я напиться не могу!
Не отрекаются любя.Ведь жизнь кончается не завтра.Я перестану ждать тебя,а ты придешь совсем внезапно.А ты придешь, когда темно,когда в стекло ударит вьюга,когда припомнишь, как давноне согревали мы друг друга.И так захочешь теплоты,не полюбившейся когда-то,что переждать не сможешь тытрех человек у автомата.И будет, как назло, ползтитрамвай, метро, не знаю что там…И вьюга заметет путина дальних подступах к воротам…А в доме будет грусть и тишь,хрип счетчика и шорох книжки,когда ты в двери постучишь,взбежав наверх без передышки.За это можно все отдать,и до того я в это верю,что трудно мне тебя не ждать,весь день не отходя от двери.
Мы шли пустынной улицей вдвоемв рассветный час, распутицу кляня.И, как всегда, под самым фонаремты вдруг решил поцеловать меня.А нам с тобой навстречу в этот мигвеселые студенты, как на грех…Мы очень, видно, рассмешили их —так дружно грянул нам вдогонку смех.Их разговор примерно был таков:– Видали вы подобных чудаков?– И впрямь чудак, ведь он не молод… – Да,но и она совсем не молода!Ты сердишься за дерзкие слова?Но что же делать – молодежь права.Попробуй на меня когда-нибудьпристрастным взглядом юности взглянуть.Давай простим их неуместный смех:ну где ж им знать, что мы счастливей всех?Ведь им прожить придется столько лет,пока поймут, что старости-то нет!
Все приняло в оправе круглойнелицемерное стекло:ресницы, слепленные вьюгой,волос намокшее крыло,прозрачное свеченье кожи,лица изменчивый овал,глаза счастливые… все то же,что только чтоты целовал.И с жадностью неутолимой,признательности не тая,любуюсь я твоей любимой…И странно мне,что это… я.
Как душно и тесно в вагонном плену!Но я духоты, тесноты не кляну…Срываются версты,качаются звезды,играет, гуляет гармошка в Клину.Кивает огнями далекий уют,кузнечики в поле спросонья куют,ночная прохлада,чужая отрада.Нам здесь оставаться пятнадцать минут.Нам колокол дважды прикажет:«Пора!»И лязгнут сомкнувшиеся буфера,очнется граненый стакан в подстаканнике,со звоном отчаянным затрепыхав,кусты врассыпную шарахнутся в панике,с обрывками пара на тонких руках…И свист рассечет их ударом ножа,а ветер закружит и бросит в пространство,и примутся стекла – пример постоянства —в расшатанных рамах плясать, дребезжа.Мой спутник молчит,с головою укрыт,наверное, спит,а может, не спит,а может, как я, с духотой не в ладах,томится, с бессонницей не совладав.Какое мне дело!Мне знать ни к чему…Своей я тревоги никак не уйму.Что там за окошком:платформы ли, дамбы ли,мосты ли кидаются в дымную мглу?В холодном, продутом, грохочущем тамбурея лбом прислонюсь к ледяному стеклу.Летят закругленья,вагоны креня,ночные селенья,нигде ни огня,ночные просторы,нигде ни огня…Как встретит твой городназавтра меня?Печаль или радость?Любовь или ложь?А вдруг не захочешь?А вдруг не придешь?А вдруг это просто придумано мной?…В болотцах рассвет голубой пеленой…Пусть мысли, как версты, уносятся прочь,ведь что б ни случилось, теперь не помочь.О, только бы, только бы, только бы длиласьвот эта на счастье похожая ночь!
Пусть мне оправдываться нечем,пусть спорны доводы мои, —предпочитаю красноречьюкосноязычие любви.Когда волненью воплотитьсяв звучанье речи не дано,когда сто слов в душе родитсяи не годитсяни одно!Когда молчание не робость,но ощущение того,какая отделяет пропастьслова от сердца твоего.О сердце, склонное к порывам,пусть будет мужеством твоимв поступках быть красноречивым,а в обожании – немым.И что бы мне ни возразили,я снова это повторю.…Прости меня,моя Россия,что о любвине говорю.