— Нет, Мартин, ты болван, что не пошел в авиацию. В СС ты не заслужишь и четверти тех наград, которые тебе отломились бы в люфтваффе.

— А я, парень, плевать хотел на твои награды и славу! Для меня лучшая награда в том, что мне доверено защищать единство и расовую чистоту германского народа от происков всемирного еврейства. СС — это правая рука фюрера, беспощадно карающая врагов рейха.

— А я бы не смог служить в охране, — сказал Карл, отдышавшись. — Что за удовольствие быть тюремным сторожем? Любоваться небритыми физиономиями уголовных подонков и нюхать вонь, которая идет от них. Уверен, что вы их в баню каждый день не водите, зато на работе они потеют ежедневно.

— Карлхен, ты погано знаешь предмет, о котором ведешь речь. В моем лагере почти нет уголовников, а те единицы, что остались, работают помощниками у лагерной администрации. В блоках нашего Зонненбурга тысячи идейных врагов рейха. Благодаря лагерному режиму их с каждым месяцем становится все меньше. На освобождающиеся места приходят люди, не имеющие права находиться среди немецкого народа: нытики, которым не нравится новый порядок, бывшие социалисты, евреи.

В гостиной танцевальная музыка сменилась военными маршами. Затем кто-то поставил «Песню о Хорсте Весселе». Несколько пьяных голосов начали подтягивать, не считаясь с тем, что наступила глубокая ночь, а окна квартиры открыты настежь, чтобы проветрить прокуренное помещение.

— Все равно, Мартин, скучно в твоем лагере. У нас веселее: полеты, воздушные бои. Каждая воздушная драка щекочет нервы. К тому же люфтваффе дышат чистым воздухом, на аэродроме и в полете…

— Ишь ты, чистоплюй какой. Жри! — Диппель подвинул бокал к Карлу.

С Мартина окончательно сполз весь налет цивилизации. Сейчас рядом с Карлом сидел пьяный, грубый тюремщик, хвастающийся особым положением:

— Мы — опора третьего рейха. Мы внушаем ужас врагам фюрера. Каждый «лагерный номер» знает, что его судьба заключена в обойме моего «люгера». Власть моя над ними неограниченна. Мы забираем у врагов фюрера все: свободу, имущество, детей, а то и саму жизнь.

— А зачем вам дети?

— Мы их перевоспитываем в специальных детдомах, а затем в «Гитлерюгенде». Из детей социалистов могут получаться неплохие «наци».

Диппель выдавил последние капли из бутылки в свой бокал:

— Ты щенок, майор, по сравнению со мной, несмотря на все твои ордена и награды. Да ты не обижайся, — сказал он, увидев нахмуренное лицо Карла.

«И чего ради я терплю общество этого скота?» — думал он, глядя на красные пятна румянца, вернувшиеся на лицо Диппеля.

— Твоя власть, Карл, распространяется только на подчиненных, вдобавок она ограничена Уставом. Я же обладаю над «номерами» властью неограниченной. Поэтому я позволяю иногда пошутить себе и своим парням. Мы рисуем краской приговоренному к смерти генеральские лампасы и дня три-четыре оказываем ему соответствующие почести. Ему козыряют даже офицеры. Видишь, я имею право производить в «генералы» и затем переселить в другой мир «его превосходительство».

Карлу была противна хвастливая болтовня пьяного Диппеля. Выжидая удобного момента для выполнения поручения Луизы, он невольно заглядывал за приоткрытый занавес, куда допускались только лица, принадлежавшие к «черной элите». Это было достаточно страшно.

— Мы устраиваем петушиные бои между заключенными. Знаешь, что это такое? — продолжал Диппель.

— Понятия не имею.

— Как-нибудь я тебе покажу их. Потом устраиваем концерты и пляски под аккомпанемент плетей. Тоже забавно! А несколько дней назад я одного еврея-скульптора заставил слепить из человеческих экскрементов богиню Венеру. Такую же безрукую, как на картинке в учебнике истории. И ты думаешь что? Слепил, гад! Правда, я ему разрешил в раствор глины добавить, а то плохо держалось на каркасе. Хочешь, я тебе ее подарю? Она там и стоит, возле нужника. А воняет от нее! — И Диппель закашлялся от смеха: вино попало не в то горло.

— Спасибо, Мартин. Я не собираю такие произведения искусства. Слушай, а ты не помнишь фамилии этого скульптора?

— Этого еврея? Гольдберг, вот почему он с «золотом» и возится. [76]

— Его зовут не Герхард?

— Да, действительно, его звали Герхардом, пока он не стал номером 803658. Видишь, какая у меня память?

«Бедный Герхард, и это выпало на твою долю?!» — Карлу вспомнились его красивые руки с сильными кистями и тонкое, одухотворенное лицо.

— Я был знаком с ним раньше, но не знал, что он еврей.

— Наполовину.

— Какую же опасность для рейха может представлять этот Гольдберг? У него больное сердце. Поэтому его и не призвали на военную службу.

— Симуляция. Подкуп врачей. Кстати, они тоже сидят в моем лагере. Причин для охранного заключения номера 803658 вполне достаточно: уклонение от службы в вермахте, антивоенная болтовня, отрицательно влияющая на окружающих, и еврейское происхождение. А последним все сказано. — Диппель процитировал: — «Евреи, существа другой расы, это зло в обличье человека, бесконечно могущественное, бесконечно изворотливое и бесконечно вредное».