«Разве может наци быть порядочным человеком?» — подумал Гольдберг, но вслух произнес другое:

— Прошу извинить нас, барон, но становится прохладно. Фрейлейн Луиза еще не совсем оправилась от того ужасного случая. Ей нужно отдыхать. Прощайте, барон.

— Спокойной ночи, фрейлейн Луиза. — Карл поцеловал ей руку. — Кстати, чтобы у вас не было водобоязни, нужно обязательно завтра поплавать в озере под моей опекой. Я буду там днем до пяти. Честь имею, господин Гольдберг. — Карл приложил руку к козырьку фуражки и, круто развернувшись, зашагал вниз.

Солнце палило еще жарче, чем накануне. Озеро было заполнено купающимися. На берегах пестрели зонты и купальники загорающих курортниц. Луиза появилась после обеда в сопровождении Гольдберга. Увидев Карла и Эрвина, приветливо помахала рукой и направилась к ним. Бесцеремонно стала раздеваться, как перед давними знакомыми. На ней был другой, синий купальник, который шел к синим глазам еще больше. Карл сразу же позвал ее в воду. Крепко вцепившись ему в руку, она пошла за ним и лишь после того, как почувствовала, что вода держит ее, поплыла сама.

— Не заплывайте далеко! — крикнул им с берега Гольдберг. Своей суетливой беспомощностью он напоминал курицу-наседку, высидевшую утят.

— Луиза, мне нужно с вами встретиться наедине, — проговорил Карл. — А ваша тень — Гольдберг начинает действовать мне на нервы.

— Не думала, что, они такие слабые у летчиков. А по-моему, сильнее на нервы действуете ему вы… Давайте возвращаться, хотя мне с вами совсем не страшно.

— Вы мне не ответили.

— Это почти невозможно. Герхард не оставляет меня одну.

— Сегодня вечером после десяти я буду на скамейке у вашего дома. Если вы не придете, мне будет грустно. Помните, я приду в любую погоду, даже если с неба будут падать камни.

— Хорошо, — согласилась она, окуная вспыхнувшее лицо в воду…

В десять вечера окно Луизы еще ярко светилось. Карл тихо подкрался и остановился за кустом. Через открытое окно из комнаты довольно отчетливо доносился раздраженный голос Гольдберга:

— Если вы, Луиза, не прекратите знакомство с этим навязчивым офицером, я буду вынужден сообщить родителям, что мы не можем здесь оставаться больше.

— Во-первых, этот «навязчивый» офицер спас мне жизнь, — прозвенел голос Луизы, — а во-вторых, что это за тон? Какое вы, господин Гольдберг, имеете право ограничивать круг моих знакомств?

— Луиза, дорогая, вы же знаете, как ваш отец относится к военным. И я не допущу, чтобы этот обер-лейтенант перешагнул порог вашей гостиной.

— Но мы можем встречаться и в другом месте! И вы, Герхард, прекрасно знаете, что если я захочу это сделать, то меня ничто не удержит. — И совершенно другим, спокойным тоном она заключила: — Уже поздно, мой друг. Не расстраивайте меня и себя на ночь…

Карл дождался, пока темная фигура Гольдберга скрылась внизу, и, неслышно подтянувшись на руках, перевалился через подоконник в комнату.

Луиза стояла перед зеркалом, надевая легкое пальто. Ему показалось, что она не удивилась его появлению.

— Послушайте, флибустьер, — сказала она, когда Карл привлек ее к себе, — разве я дала повод… — Но не уклонилась от поцелуя…

Назавтра Карла ожидал сюрприз. Когда он появился в доме фрау Гиллебранд с букетом роз, хозяйка сообщила, что Луиза уехала.

— Она получила из дома телеграмму. За ней заехал на автомобиле господин Гольдберг, и они укатили в Берлин.

Карл грустно посмотрел на роскошный букет, усмехнулся и протянул его хозяйке:

— Поставьте цветы в воду.

Матушка Гиллебранд поблагодарила, посмотрела на Карла хитрыми глазами:

— Ах, чуть не забыла! Луиза просила передать вам вот этот конверт.

Карл вскрыл его и прочел написанное крупными торопливыми буквами короткое письмо:

«Прости, что уезжаю так неожиданно. Меня вынуждают обстоятельства. Целую, мой дорогой флибустьер». И адрес с телефоном.

Карл откланялся и пустился на поиски Эрвина. Ему сейчас было необходимо мужское участие. Эрвина он нашел в сквере у фонтана с неразлучной японской книжицей в руках.

Приятель внимательно выслушал его.

— Не понимаю, почему ты рычишь на этого парня? Он борется за свое счастье и не собирается уступать невесту.

— Но мы с Луизой любим друг друга!

— Любим, — усмехнулся Эрвин, — разве может быть вечная любовь в нашем бренном мире, где человек сегодня жив, а завтра нет? Просто она ушла с тропы любви, и тебе придется в одиночестве коротать свои ночи… Это говорит тебе мудрый автор «Двадцати тысяч строф», [32] — и Эрвин потряс книжицей в ярком переплете.