Мадариан попросту не впустили в город. Устраивать осаду таким малым числом было невозможно, и граф Нев-Начимо счел лучшим вернуться в Мэриэг с докладом о том, как его бравые рыцари вешали всех встретившихся по дороге крестьян, в назидание остальным габерцам.

Начинать гражданскую войну? Тамелий был готов к этому. Невзирая на свою личную трусость, он был воинственной натурой. И всегда рад сражаться…чужими руками.

В истории с заговором 'сорока' было задето королевское самолюбие, ущемлена гордость. И первая королевская реакция — наказать непокорных!

Но что-то его остановило. Что-то, а может кто-то! Он вдруг неожиданно поменял свое решение, и пошел по пути политического заигрывания.

Он де готов признать свои ошибки, но вот то-то и то-то. Красноречивая демагогия иногда оказывается сильнее вил, топоров и катапульт.

Из Мэриэга направились послы — маркиз Фэту — старая лиса, многократно выручавшая Тамелия в его просчетах, Гиводелло посылать было нельзя — его многие ненавидели.

А вот, Фэту, прошедший огонь и воду в дни своей молодости, хотя сейчас в это трудно было поверить, был для многих персоной достойной внимания.

Вместе с Фэту, как ни странно, поехал коннетабль. Король не мог простить ему отказа, хотя с его стороны было наивно думать, что Турмон поедет убивать своих друзей.

Вообще было странно, что король не побоялся доверить ему эту миссию, или он был так уверен в благородстве и прямолинейности коннетабля, что даже не мог предположить его внезапной измены — Турмон был авторитетом для военных, и мог склонить на свою сторону армию. Чтобы там ни было, но королевские послы уехали в Сафиру.

Мне это сулило одно — возможность увидеться с Лалулией. После моего возвращения за ней неотступно следовал старик. И несколько коротких встреч в обществе посторонних не позволили нам насладиться обществом друг друга. Я не знал, как устроить свидание. Послать своего слугу я не мог. Связь с прислугой из дома маркизы тоже была невозможна. Она предупрежала меня, чтобы я никогда не делал этого. Лалу не доверяет никому — особенно своей горничной.

Но к счастью, в Мэриэге имелась Болтливая стена. Я не слишком верил ее посланиям, но взял за обыкновение изучать все, что на ней находится. И пока я ломал голову, как устроить нашу встречу, на Болтливой стене появился обрывок знакомой ленты, с вышивкой, которую я сам дарил маркизе и нацарапанный рядом рисунок. Три огромных дерева с цифрой 12 ясно указывали на место и время встречи. Храм Духа Садов — подходящее место, для свидания. После того, как начались преследования старых культов, люди не спешат открыто приходить в такие места. Они делаеют это украдкой. Жрецам некоторых храмов удалось договориться с Мироладом Валенсием, что если они не будут устраивать службы, то эти старые храмы могут пока оставаться в их владении, как место для жилья жрецов. Если речь шла не о хороших зданиях, разумеется.

Я в ужасном нетерпении, приехав за час до встречи, кружил неподалеку от храма, высматривая с дороги знакомый силуэт.

Она чуточку задержалась. Блестящее синее платье для верховой езды, тонкая вуаль и волосы, переплетенные золотыми цепочками — все изысканно и красиво. От нее перехватывало дыхание! Она принесла с собой аромат вечной жественности и очарования.

— На мое счастье горничая слегла с расстройством желудка, но она что-то заподозрила, — скороговоркой сказала маркиза, и щеки ее горели от возбуждения.

Я помог Лалулии спуститься на землю и прижал ее к себе.

Мы впервые встретились по-настоящему тайно. Никто кроме нас не знал об этом. Даже баронесса Товуд. Я обнимал желанную и влюбленную женщину в тени роскошных мафлор, неподалеку от храма Духа садов. Это волновало и искушало.

— Льен, я счастлива увидеть тебя живым и невридимым после этой анатолийской войны!

— Знаю!

По ее взволнованному лицу я видел, что она хочет и не решается мне что-то сказать.

— Мой муж…уехал. Какое-то время я поживу в доме у баронессы Товуд. Я буду располагать относительной свободой, и мы могли бы с тобой видеться в каком-нибудь надежном месте. Если ты хочешь этого.

Она потянулась ко мне. И в ее глазах было нечто большее, чем прежде. Взгляд истосковавшейся по любви женщины.

Хотя, что в этом необычного! Что она видела? Против воли ее выдали замуж за мерзкого старика, который на беду оказался состоятельным в постели. Насилие, самое заурядное узаконенное насилие — вот, что она знала о любви!

Неудивительно, что ее так тянуло ко мне. Я мрачно подумал о том, что лучшим исходом для Лалу, пожалуй, было отправить своего старика на тот свет с помощью какой-нибудь отравы. Чего еще могла желать в тайных мечтах женщина, которую с регулярной настойчивостью берут силой?