Шрифт:
Уж нет ли среди нас соцанов, не сбивают ли они с толку добрых солдатиков?
Или нам еда не по вкусу?
Ну, конечно… Вчера она и сама сердилась, что к кофе подали слишком жидкие сливки… Да мы и вообще-то мало едим… Супруг даже удивляется, а ведь мы так изголодались в окопах!
Стоим с почтительным видом, каждый у своей постели.
Никто ни словечка.
У меня в кармане халата была зажженная трубка. Так я даже ляжку себе припалил.
Поглядеть на нас со стороны — и то противно!
Послала пани горничную за французскими и немецкими поваренными книгами с картинками, сама принесла нам толстенный том в роскошном кожаном переплете. Переворачивала страницы и читала про разные яства — чего, дескать, пожелаем выбрать.
Может, лучше вот это… или вон то… или что-нибудь эдакое, пикантное?
Покойному господину наместнику, мол, нравилось, как у них, у Киндерэссенов, готовят жареную форель по рецепту из самого Петрограда, с царской кухни…
А может, мы хотим рыбу под соусом или кто-нибудь больше любит жареную? Чего-нибудь постненького? Поменьше мяса — побольше мучного и сладостей.
Для разнообразия вместо кофе теперь будут варить шоколад с яичком!
Только бы мы не голодали, не навлекли на них такого позора… Сказали бы, что нам больше всего по вкусу… не боялись бы их разорить, мол, средств у них достаточно.
Неужто могли мы обидеть такую добрую пани? Я набрался храбрости и потом, как вышли мы в коридор, говорю ей:
— Frau, — nist… f"ur uns… [75] такая господская жратва!
А она вдруг окрысилась:
— Svajgns — ja? [76]
75
Госпожа… не… про нас (искаж. нем.).
76
Молчать — да? (искаж. нем.).
Пожаловались мы как-то пану доктору.
Тот посмеивается: радуйтесь, мол, своей судьбе, ешьте, что хотите, а коли нет соответствующего аппетита, так не ешьте…
Да только пани фабрикантша сама за всем приглядывала, и ежели из какой палаты вернут несъеденное — бегом туда и сразу подымет крик.
Напугались мы.
Один парень верно сказал:
— Помрет ведь баба, а тебя упекут в каталажку и продержат там до самой смерти!
Помалкиваем, отпускаем ремни и едим все меньше.
Чтобы не было шуму, возьмем мясо, сласти, завернем в газету и суем через забор голодным детям ткачей.
Эти оборванные мальчишки и девчонки всегда толпились у забора. Хватают лакомства, дерутся сорванцы.
Немецкие ребятишки, такие же, как чешские, — голопузая рота.
Через шесть недель все мы растолстели. Двигались через силу, больше полеживали… Ну, прямо свиньи на откорме!
Скучища жуткая!
Книжки переходили из рук в руки.
Только чешских было мало.
Канонир Матоушек ходил в город, покупал желудочные порошки, капли, мятные лепешки.
В палатах были уже и такие, что как глянут на серебряное блюдо, так у них нутро выворачивает.
Вечерами мы охали и вспоминали:
— Эх, ребятушки, погрызть бы головку деревенского сыра!
— Чего там сыра, дали бы на ужин хоть разок творожку, лучку зеленого, да еще и репчатого…
— Лепешек с сушеными грушами…
— Какого черта! Мне бы миску копченой зайчатинки!
— Нет, мятой бы картошечки со шкварками!
— Наша мама печет лепешки — загляденье!
— А меня бы поставила на ноги только чесночная похлебка…
— Гляди-ка, ровно подслушал, что я хотел сказать! Право слово! Крепкая чесночная похлебка! Но сварить ее должна моя бабушка и никто другой.
— Ну и болван этот повар! Да знает ли он, к примеру, что такое «Кинь шест через шест» или «Кошачий танец»? Пальчики оближешь! А еще берется стряпать!
— Я же говорю — пень неотесанный.
— Что нам, ребятушки, самая распрекрасная тарелка, коли он наложит на нее всякой господской дряни.
— Олух царя небесного!
— То ли дело картофельные клецки или же толченая картошка с маком!
— Нет ничего лучше творога с зеленым луком!
— Тоже скажешь!
— Картошка в мундире — вот это да!
— Ей-богу, мне эта картошка нынче снилась. Приезжаю будто домой — и в горницу, а там сестра старшая, незамужняя, готовит обед для нас и для скотника. И ясное дело-картошку. Ох, я и обрадовался! Прямехонько иду к плите, вытаскиваю эдакую рассыпчатую красавицу, перебрасываю с ладони на ладонь, дую, счищаю кожуру, посыпаю сольцой из бочонка — так я ее больше всего люблю… Приду с поля, распрягу мерина и первым делом на кухню по картошку.