Шрифт:
— Господи, хотела бы я быть богатой, чтобы всем нравиться!
— Потому она и покончила с собой…
— Н… н… ну! Волшебно!
— Шик-мадера!
— Верно, девочки, но только граф преследовал ее на автомобиле… Камердинер вытащил Тею из санок, поднялся с ней на скалу, я не могла смотреть — зажмурилась, а когда открыла глаза, там была надпись, что, мол, бог их сам рассудил…
— До сих пор не пойму, куда камердинер дел ее ребенка? Со мной сидел Ферда, прапорщик, и все хватал меня за коленки… Ну и обозлилась же я! Прямо в глаза ему сказала… Что он о себе воображает?
— С зелеными петлицами?
— Да нет, с желтыми и в пенсне.
— Младенца он оставил в люльке! Эх, ты, дуреха… Куда с ним денешься, с ребенком?
— И все вы, барышня, путаете! Камердинеру помогла старая служанка. Он ей за это дал графинино жемчужное ожерелье. Она отнесла ребенка в лес, к угольщику, а потом его нашла собака-ищейка…
— Короче, Тею убили. До смерти. Я ведь тебе вчера вечером рассказывала… Граф сам унес ее труп…
— Жаль, не записала я молитву, когда она прощалась с ребенком…
— Ребенок был единственной утехой графа…
— Пепка, что ты делаешь! Прекрати сейчас же, скамейка опрокинется!
— Ночью я ревела, как на похоронах…
— А я больше люблю комедии, с тещей в конце… Ну, думаю, сейчас лопну со смеху. На кровати-то… Вот умора, как он притворился мертвым, а потом встретился с тещей на балу… И оба бац в обморок! Потеха…
— Ну уж нет, девоньки, меня на комедию не заманишь!
— Больше всего я веселюсь, когда вижу, как у других от скуки скулы на сторону сворачивает. Броде как на том балу футболистов…
— Сначала должны показывать грустное, потом веселое, а не наоборот.
— Ох, барышня, спортивный праздник с оркестром Кмоха — это да! Из-за него я и в кино не пошла.
— Так меня расстроила эта Тея, что я потом уснуть не могла, утром встала зарезанная. Мама и говорит: «Совсем ты спятила, девчонка…».
— А вы заметили, какая у графини челка? Только не знаю, как ее накручивать… Милча на следующий же день явилась с такой челкой, а мне даже сказать не захотела, как это делается.
— Сегодня будет продолжение бала! Наплясалась я всласть, утром папаша добудиться не мог, и только в канцелярии мне сказали, что пана капрала Рыбеша пырнули ножом…
— В полночь футболисты стали заказывать музыкантам сольные танцы… Ну, скажу я вам, барышня!
— Катетра плясала с нами «беседу». Пан Карницкий, пан Коларж и еще один, я его не знаю, из артиллеристов, высокий такой, блондин, ну и мой парень… И надо же все испортить, уж и не знаю, эта Фильма… Он всего-навсего чиновник какой-то, квашня, а не кавалер. Оба не умеют танцевать «беседу», из-за них мы и остановились… Н-н-ну… Срам да и только…
— Больше всего я люблю вальс, скользишь себе, все влево да влево.
— Вальс из «Сказок Гофмана» повторяли не меньше пяти раз.
— Пепка, перестань, заработаешь!
— В шелковом платье, барышня?
— Какое там! В шелковом была Стейскалка, жена резника, у нее еще трое детей, а муж купил гостиницу и поместье.
— Не может быть! Говорят, она лет на шесть его старше?
— Самое малое. Ведь она вместе с моей сестрой ходила в школу. А раньше у нее был роман с авиатором. Теперь-то он ее даже не замечает…
— Еще бы! Только для приглашенных! Избранное общество!
— Да я ее знаю! У нее еще было черное шелковое платье.
— Что вы, барышня, — синее, с зеленым поясом.
— Ее, случаем, не Мери зовут?
— Ну, думаю, сейчас упаду… После полуночи два драгуна расстегнули мундиры, а под ними — грязные фуфайки…
— И что только позволяют себе некоторые — танцевать с сигарой! Пан Морванек прожег мне блузку. Я думала — умру от злости…
— Манча мне говорила, будто пан Сватонь был там с другой, не с Мери.
— Как же, я его видела с какой-то пражской фрёй.
— Какое на ней было платье, барышня?
— Белое.
— Нет, темно-красное, плиссированное. А та, про которую вы говорите, та вовсе бонна при детях пана инженера…
— Ох, барышня, ох, уж эта бонна!
— Мамаша-то ее, когда дочка до того докрутила с инженером, что пришлось ей оставить место, и говорит инженерше, когда та пришла в ее лавку: «Дождались, милостивая пани, что вам и есть нечего. В доме хоть шаром покати — ни муки, ни хлеба, ни яичка; и поделом вам, больно уж вы прежде нос задирали, в ландо ездили, мы для вас, видите ли, неотесанное мужичье, даже здороваться с нами не хотели…».