Шрифт:
В нижнем белье европейского покроя, босые, в развевающихся халатах сходятся на эту столь милую их сердцам свалку до костей иссохшие арнауты, туберкулезные турки, молчаливые, грустные албанцы, меланхолические сербы, вечно унижаемые цыгане, куцовалахи и всякий бедуинский сброд из Сирии, Анатолии, Курдистана, Месопотамии и Аравии.
Но сегодня Христюшин Миленкович сидит здесь один под палящим солнцем, скрестив под скамейкой ноги, устремив в пространство безучастный, сомнамбулический взгляд.
Его легкие пробиты осколком шрапнели, он харкает кровью, невероятно исхудал, но — слава богу — не умер.
Дышит он с трудом, что-то внутри у него громыхает, как кофейная мельница.
Тело его сотрясает малярийный озноб.
Но тепло свалки благостно.
Вечно мерзнущие ноги согреваются.
На халат садятся мясные мухи. По деревянным башмакам и кальсонам карабкаются муравьи. Через открытый ворот рубахи кожу Христюшина жжет солнце.
На левом исхудалом боку виднеется затянувшийся шрам.
Впалая грудь пропеклась дочерна.
Седые, давно не стриженные борода и усы, глубоко ввалившиеся спокойные и добрые глаза придают Миленковичу страдальческий вид.
По-арестантски наголо бритую голову предохраняет от солнечного удара детская бумажная шапка.
Долго припоминал сосед Христюшина по койке Гушак, стеклодув из Гайды, как складывают такую островерхую шапку.
Сестричка Жофа прошила ее белой ниткой.
Если бы кто подошел ближе, то заметил бы, что шапка сложена из венгерской газеты.
Что помимо бумажной короны, у Христюшина Миленковича есть еще и жезл — ржавая ручка дуршлага, а его угловатое лицо с синевато-землистой сморщенной кожей отмечено на лбу пепельным знаком скорби, что его сухие старческие губы подрагивают, словно бы шепча молитву, а взгляд оцепенело уперся в лежащую на ветхой кокосовой рогожке высохшую селедочную голову.
Голова рыбы единственной пустой глазницей благодарно отвечает на приветливый взгляд Христюшина.
Кругом тихо, мертво.
Земля и небо превратились в место сожжения всего сущего…
Живая картина и апофеоз
Если полчаса, не отрываясь, глядеть на Христюшина Миленковича, то покажется, будто это последний человек на земле.
Через час, сидя в этот воскресный день у окна госпитального барака и не отводя глаз от сверкающей белизной шапочки, ты уверуешь окончательно: перед тобой единственный человек на земном шаре, который все претерпел и остался в живых.
Человек, который бежал на эту свалку в поисках долгожданного благостного одиночества… и после бесконечных мытарств нашел свое место среди воробьев, муравьишек да жуков-могильщиков; уселся посреди мусорных куч и пепла, окурков и мышиных трупиков, посреди битых склянок и окровавленных бинтов, чтобы в полном одиночестве размышлять о человеческих заблуждениях, о справедливости, морали, славе и героизме; чтобы здесь, терпя голод и жажду, покаяться за все грехи людские в тот час, когда криком великим взывает с земли к всевышнему кровь его братьев-сербов.
Посмотри, се царит он, владыка ласковый, человек, сотворенный по образу и подобию божью, над птахами небесными и малыми букашками, над всей мусорной свалкой и над всяким гадом ползучим, надо всем, в чем еще живы нравственность, совесть, душа.
Владычествует он, Христюшин Миленкович, и над всякими былинками и прочими растениями поруганной фронтовой земли, и над всяческим навозом — материей отринутой, презираемой, но ведь из нее взойдет новая, лучшая жизнь, цветы и плоды, угодные богу, благоуханные — чистейшая невинность, надежда и мечта о новом Эдеме, о новом рае.
Изобретатель
В канцелярии смеялись, когда получил я эти подлые две недели отсидки как таковой…
А обер-егерь остановил меня в коридорчике и говорит:
— Катись ты к чертовой бабушке со своими изобретениями. Тоже мне выдумщик! Не попались на твою удочку, а? Куц кун гут [84] , погорел ты, плутяга!
Потом пришел Ярка.
— Отдавай, — говорит, — шестьдесят крейцаров, ремень и коробок спичек, раз ты мошенник!
Так вот, чтобы вы не думали, будто я и впрямь преступник, да чтоб знали, какая на свете бывает несправедливость, послушайте…
84
Короче говоря (искаж. нем.).
24.4.1917.
Досточтимая императорско-королевская Казна, уважаемое Военное Министерство!
На святого Яна Непомуцкого минет уж два года, как по служебной линии пытаюсь я довесть до Вашего сведения об изобретении, сделанном мною для пользы государства, так сказать — о производстве оружия, каковое может стрелять порохом бес звука, а дробь или пуля летят при этом, как из самой обнаковенной винтовки, каковая стреляет до чрезвычайности громко.
Моя просьба — чтоб я, значит, мог таковое оружие изготовить, не получила никакого улидотворения.
А посему вновь обращаюсь к достоичтимой императорско-королевской Казне, чтобы выделили мне подходящий веркштат [85] , мастерскую, значит, для изготовления оного предмета как такового посредством слесарного струмента и чтоб дадено мне было ружье и патроны, поелику я запросто могу выше указанную вещь изготовить и тем самым доказать досточтимой Казне, что это есть чистая правда, бес всякого, значит, обмана, и что вовсе я не изволил увиливать от военной службы.
Задолго до войны проводил я испытание, каковое увенчалось успехом, а посему в изобретении своем я уверен и совесть моя перед богом и людьми чиста, но которое получилось только временно.
Посему нижайше прошу помочь мне провесть это дело на солидной основе.
Ручаюсь, что из винтовки обнаковенной сделаю винтовку бесзвучную, точнее — с тихим выстрелом, ежели досточтимому имп. — кор. министру угодно будет приказать, чтобы дали мне сроку не меньше как год, построили бы мастерскую на нашем дворе и еще чтоб определили мне воспомощиствованье в количестве пятнадцати золотых в месяц, сигарет как таковых да бочонка машинного масла для смазки цапф.
Имею надежду, что моя нижайшая просьба будет бес отлагательно улидотворена, в том же часе обращаюсь к Вашей Милости черес нашего пана депутата, который посулился все это проталкивать.
Засим остаюсь с величайшим уважением
85
Мастерская (искаж. нем.).