— Я знаю, знаю. Ирония — тоже искусство. Куда нам, бедным юристам, гнаться за вами, художниками!

— Хватит, хватит, — примирял их Банделе. — С чего это вы сцепились?

— Мне просто осточертело его напускное высокомерие. Как будто особая доблесть марать бумагу фигурами. Нет воображения!

— Понимаю. Согласен, у тебя есть воображение. Болотное, тяжеловесное воображение без всякого воображения.

— Ты бездельник, бесполезный член общества, и сам это знаешь.

— Полегче, Ласунвон, — сказал Эгбо. — Что же ты скажешь о халтурных газетчиках вроде Саго?

— Да у него все в порядке, кроме сортирных мозгов.

— Погоди. Ты имеешь в виду мою философию?

— Ты называешь свой бред философией?

Банделе посмеивался про себя.

— Лучше нам Ласунвона оставить в покое. Сегодня ему только дай додраться.

— Да что с ним такое? — сказал Эгбо.

— Кола наступил на его любимую мозоль, — объяснил Саго, — вот он и взорвался.

— Не отрицаю. И это не в первый раз. Да кто он такой, что отводит себе особое место во вселенной? И не только он, а все племя ему подобных. Каждый день кто-нибудь в газете начинает вопить о культуре, искусстве и воображении. И с таким высокомерием, словно они говорят с безграмотными дикарями.

— Ласунвон, может, беда твоя в том, что тебе не понятно, о чем они говорят. — Насмешка Банделе была красным перцем на Ласунвоновы раны.

— Что мне там не понятно? Они говорят ни о чем! Абракадабра, сплошная абракадабра! Вроде Секони с его проклятым собором...

И он осекся, поняв, что зашел чересчур далеко. Кола подпрыгнул, крича:

— Мерзопакостный сквернослов! — Но и этого было не нужно, ибо Ласунвон уже сник: он сидел опустошенный, мечтая забрать сказанное назад.

А почему бы и нет, почему бы и нет? — думал Эгбо. Неужели он умолк только из-за того, что Секони умер? Он никогда не видал такой ярости в Коле. Кола дрожал, как капля дождя на краю крыши, а потом рухнул на стул и закрыл руками лицо.

— Я — Лазарь, — провозглашал человек в белом облачении с кружевами. — Я — Лазарь, а не Христос, Сын Божий.

У бурой лагуны стоял небольшой домишко, сколоченный из пивных ящиков и обильно покрытый соломой, покоившейся на кривых стропилах. Окна и двери его окаймляли стволы бамбука. Беленые стены и шум голосов, похожий на шум жерновов, придавали ему сходство с мельницей. Звуки песнопений сочились сквозь щели меж досками, а они стояли и ждали, когда молитва окончится. Наконец голос Лазаря сменился скрипом грубых скамей, и они вошли вовнутрь, не сводя глаз с человека, стоявшего у аналоя. Они собирались занять заднюю скамью, но к ним подбежал служитель и поспешно вывел их из помещения. Только теперь они заметили аккуратные ряды ботинок у входа.

— Я — Лазарь, а не Христос, Сын Божий.

Они разулись с чувством неловкости оттого, что привлекли к себе общее внимание. Ноги Эгбо коснулись прохлады, и он увидел блестящий цементный пол, покрытый треугольными отпечатками торопливого мастерка. Вошедшие снова попали впросак. Дехайнва хотела сесть рядом с ними, но ее почтительно увели по другую сторону прохода, и они поняли, что мужчины здесь отделены от женщин. Провожатый властным движением руки очистил ей место. Наконец-то они уселись, и Эгбо подумал, стоит ли чувство неловкости от вторжения к посторонним того откровения, которое обещал им Лазарь.

— Это истина, что Христос восстал из мертвых, но это Христос, Отец-Христос, Сын-Христос, Святой Дух. Он воскрес, ибо он есть Отец, который вознес Сына, Сын, который вознес Дух Святой, Дух Святой, который вознес Отца. Но я, получивший при втором крещении имя Лазаря, я воскрес из мертвых только по милости Божьей.

В каплях росы с соломенной крыши Лазарь казался совсем больным.

— Братья, сегодня десятый день, как умер наш брат, стало быть, сегодня нам пора о нем позабыть. Скорбящие спросят: «Разве Господь Иисус не обещал воскресения? Ушедший от нас был апостол нашей церкви, богобоязненный человек, что ж он сегодня не с нами?»

— Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет.

Человек поднялся со скамьи, стоявшей у алтаря, отдельно от остальных. Он смотрел в угол крыши и, казалось, цитировал Писание наизусть, без подсказки.

Лазарь, кивнув, повторил:

— Я есмь воскресение и жизнь... И я, Лазарь, свидетельствую вам о том, что мне сказал сам Бог. Ибо длань Господня коснулась моей головы, и свет Божий дал мне новую жизнь. Вы знаете, что когда какой-нибудь наш апостол умрет, мне полагается снова уверить вас...

— Будьте тверды в вере, ибо Господь ваш с вами.

— ...что прежде, чем вы родились, прежде, чем я родился, прежде, чем родились наши прапрадеды, Господь Иисус победил смерть.

— Смерть, где твое жало? Ад, где твоя победа?

— Смерть пришла к нему под видом Сатаны. Он боролся с Сатаной и повалил его на землю. Сатана сказал: «Давай перейдем на гидигбо», — и Христос стал душить его, пока тот не завопил о пощаде. Но Сатана не может усвоить урок, и он напялил на себя боксерские перчатки. Тогда Христос дал ему апперкот, как Дик Тайгер, и сатанинские зубы разлетелись по земле от Кадуны до Айеторо...