Отец внизу зарычал.

Я заложила руки за спину.

– Подари ему...

Он начал шарить по земле...

Я встала и прошлась туда-сюда по узенькому карнизу на высоте минимум сорок метров. На узкой стене над каменным плацем. Домик был большой, потому я его и приобрела – он был интересным образчиком дворца, сделанным знаменитым...

И тут вдруг я заметила того самого несчастного, одевающего на свои головы вазочки с черникой вместо шляп с третьего этажа. Который в ужасе смотрел на меня, стоящую на узеньком карнизе на чудовищной высоте...

Я сделала ему книксен.

Лицо его стало белее мела.

Я же даже поклонилась в этом книксене вперед. Прямо на тоненьком, в пять сантиметров, карнизе, опоясывающем дом так, что стоять на нем было невозможно. Сорок метров.

Видите ли, меня хорошо воспитали.

Лицо его стало как у мертвеца – он застывшим взглядом что-то шептал, а по лицу у него катились капли холодного пота, видимые даже отсюда.

Невоспитанный он какой-то – в сердцах подумала я. Ибо было такое впечатление, что он боялся пошевелиться.

Я еще раз сделала ему книксен.

Он был на грани обморока, а губы белые и сжатые, глаза прикованы ко мне.

– О Боже! – поняла я. – Он же переживает за бедную обезьянку, боится, что его съедят! А я его пугаю, несчастного, и каждый раз он ждет, что его скоро схватят, привяжут к столу, и молотком по макушечке, молотком, и ложку в руку... И каждый раз я ему напоминаю о неизбежном... Переживает...

Судя по его лицу, он корчил мне гримасы.

– Бедняжечка... – вздохнула я, перешла еще выше, под шквальный появившийся ветер, а потом перевела взгляд на отца.

Он тоже был бледен и не хватался за камни. И его тоже корчило.

– Немедленно, немедленно уйди! – прошептал он, побелев. А потом прокричал, неотрывно глядя на меня и вздрагивая от моих движений. – Немедленно спускайся оттуда, обезьянка, ничего тебе не будет, гарантирую, я тебе подарок сделаю!

Я повернулась к обезьянке и посмотрела на нее, чтоб она не могла ошибиться, к кому это обращаются.

Лицо обезьянки стало совсем несчастным, он дергал руками и мычал. Он дернул рукой вниз.

И тут нога моя сорвалась. Вернее, камень не выдержал моего веса и рухнул вниз.

Внизу раздался отчаянный вскрик.

Я сорвалась...

Внизу кто-то кричал...

В последний момент я умудрилась повиснуть на руках на ступеньке карниза. Любой другой бы сорвался. Плохо, когда дети не ходят в школу. Не слушают наставника. Не выполняют домашние задания своего учителя. Который терпеливо учит их лазать по стенам, стрелять, убивать любым способом, подниматься по стене на одних руках...

Повиснуть, то я повисла, а вот камень паршивый. Я про себя выругалась...

Краем глаза я увидела, что молодой аристократ лег на землю и лежит, ибо человеку на все наплевать, он загорать хочет. А папа схватился за сердце и сквозь зубы отдает приказы телохранителям.

Но это было не нужно... Как я сюда вылезла, точно так же я осмотрелась и просто поднялась, благо благодаря японцу лазание для меня стало обычным, как ходьба... Китаец, и сам отличный альпинист, сквозь зубы обзывал меня даже паучихой... Железные пальцы, железные руки – я могла вылезти по вертикальной стене фактически на руках, вцепляясь железной ладонью в малейшие опоры... Они и представить себе не могут, что тренированная до безумия рука может так сжать крошечный выступ или повиснуть на такой щели, куда даже пальцы не войдут, но просто узкой кромки в полсантиметра уже достаточно, чтобы рука вцепилась железно, ибо пальцы не дрогнут... Но и тренировка рук чудовищна – мастер боевых искусств должен выжимать сок из ветки... По крайней мере китаец своей маленькой ручкой ломает косточки ладони при рукопожатии, при необходимости добиваясь смерти от мгновенного болевого шока... Больше ничего и не надо...

– Лу! – заорал в каком-то отчаянном страхе отец, причем это вырвалось у него совершенно бездумно, и он это просто брякнул. – Держись!!! Все перепишу на тебя, только не умирай!!!

Я даже с удивлением посмотрела вниз, сообразив, что он не понимает, что говорит. Родители всегда такие – сначала боится, потом брякает не думая, потом бьет по заду за свой страх, потом думает. Я рисковала сотни тысяч раз, причем половина из них была в сотни раз хуже, и меня туда посылали сознательно. Но, видимо, тут, в Англии, отец размяк, особенно после этих глупых отказов, и мой срыв был ударом по нервам – часто видные бойцы так и погибают: по глупости и расслабленности в мирное время. Потому что на войне они слишком напряжены и собраны, и слишком велика отдача сил. Ты работаешь на сочетании полного предела напряжения и доверия к интуиции, и в этих страшных ситуациях, подчиняясь интуиции, точно что-то хранит тебя невидимым щитом...

А в мирное время... Лин прошел со мной все схватки и погиб так по-глупому...

Я даже хотела, вися, тут же закрепить сделку, но мгновенно поняла, что если б я в этом положении над пропастью начала торговаться, то это мгновенно бы отрезвило отца.

– А гарантии? – хладнокровно спросила я, опять сорвавшись. Камень все же был паршивый... – Проклятье!

У отца там внизу началась истерика. Я поняла, что это оттого, что вырвавшийся камень чуть не прибил его.

– Будут тебе гарантии!!! – рявкнул снизу отец таким тоном, будто обещал выпороть.