Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

«В чем сосудов сообщенье?..»

В чем сосудов сообщенье? — в том ли, что ни коей щелью не пренебрегла влага спрохвала? В том ли, что чекушку, скажем, мы до дна допьем и ее наполним нашим недобытием?

«Уходите без оглядки!..»

Уходите без оглядки! Состраданья соль, даже если слезы сладки, каменеет… Боль не застынет изваяньем ваших, что ль, особ — не имея очертанья, станет соли столп.

«Звук, я чист перед тобою…»

Звук, я чист перед тобою, при моих грехах — кто нас разольет водою хоть на вздох и прах? Безъязыкая музыка, что тебя я без? — атмосферы ль синей зыбка или мрак небес?

«Близ холма, что всем известен…»

Близ холма, что всем известен как гора Парнас, я бесхитростных овец и коз убогих пас. Крючковатым был мой посох — им – единый мах — я ловил ягнят и нес их в гору на руках.

«Было как-то ненароком…»

Было как-то ненароком утро, но не дня. Провода набрякли током. Транспорта возня началась. В кофейной гуще ощущений, плеч всяк душе своей грядущей двигался навстречь.

«Зренье видит всё заранье…»

Зренье видит всё заранье. Вкуса уксус лишь — блажь. Беспало осязанье — душ не заголишь. Высечен из глыбы запах тлена. Слух оброс страхом. В порах полосатых — ухо, горло, нос.

«Кладбище желтее птицы…»

Кладбище желтее птицы райской. Листопад средь крестов, оград пал навеки ниц он. Выше тишины, обнаженней Божья страха, как восставшие из праха, дерева черны.

«Ради боли утоленья…»

Ради боли утоленья, втаптывая в грязь грешных нас (в свои творенья), станут, открестясь, воспевать решетки, нары и параш дерьмо — кто на родине Эдгара, кто в краю Рамо.

«На людское поголовье…»

На людское поголовье погребальной глины комья падают с небес. Высь небес их вес полнит силою ударной — беспощадной, богоданной… И глядит толпа, вздевши черепа.

«Выдохся июль. Всё шире…»

Выдохся июль. Всё шире времени уход между нами. Вот даже тополя в квартире не клубится пух, семенем набухший. Впрочем, во дворе на лавке склочен сонм седых старух.

«Отвлекаясь от бумаги…»

Отвлекаясь от бумаги, ну, хотя б на миг, скажем, что у нас в продмаге (прямо в нем) мясник удавился. Были толки, отчего и как. Но ни кто не смыслил толком в смерти, в мясниках.

«Не ночами – утром к чаю…»

Не ночами – утром к чаю жду ее, вернее чаю появленья: вдруг вторгнется и рук, уст моих коснется бурно, вспыхнет, как смола… А уйдет… я пуст, как будто женщина ушла.

«Не запомнил я, казалось…»

Не запомнил я, казалось, цвета этих глаз, но наутро все казалось цвета этих глаз: в сквере – лиственницы, ели, девы, дети, спаниели, блик асфальта ли, голый дом вдали.

«Годы сменит вдруг година…»

Годы сменит вдруг година. Человек в свой срок к Богу лепится, как глина, жаждет, как песок. Бог на черепки воззрится с чистой высоты или на песок – крупицы кварца и слюды.

«Как сквозь землю провалилось…»

Как сквозь землю провалилось солнце в море. Свет стал рассеян, словно вспомнил что-то. Мчались с дюн в волны три наяды юных, тешась прытью ног. Сколько же им было десять наших лет назад?

«Ты ушла из жизни. Да, я…»

Ты ушла из жизни. Да, я знаю – из моей (я живьем не погребаю женщин ли, друзей). Жутко ладя шутки те же, плоть, тоску, тщеславье теша, злая, как молва, ты еще жива.