Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

Баллада

Быть может, я бы и не стал учеником отечной кисти, но были в моде шлак и сталь — и чаще шлак. В застенке истин, объект которых ненавистен, искал я очевидно лаз. Но из меня не вышел мистик — кто будет отвечать за нас? Я стал художником. Простор пространства я себе присвоил и пустоту, казалось, стер хотя б с бумаги. С пустотою души схватился я и слоем оттенков скрыл ее от глаз. Талант мой что-нибудь да стоил — кто будет отвечать за нас? Замечу кстати, мой отец был, так сказать, белогвардейцем, деникинцем. Его конец теперь известен мне. И в детстве я жил без матери – известно, в то время победивший «класс» врагов объединял в семейства — кто будет отвечать за нас? И мой простор был невесом. Он мне принадлежал случайно. Но невесомость – страшный сон: рисунки расплывались. Чаял опоры я. И вот с очами раскосыми – в урочный час она пришла. Мы не скучали. Кто будет отвечать за нас? Роман наш был предельно прост, как Ботичеллевы рисунки пером. Но в тех есть точность – кость, а здесь был акварельный сумрак: билетик членский свой из сумки раз обронила на матрац она… Но молодость безумна — кто будет отвечать за нас? К женитьбе дело шло. Как знать, быть может, мы сочлись бы браком, но в перспективе брака мать ее явилась. Одинаков был чем-то облик их. Однако у матери был острый глаз на родовые свойства злаков… кто будет отвечать за нас? Биологом она и впрямь была. Но тот же взгляд раскосый. Фигура та ж – куда ни глянь. Все дело кончилось доносом, естественно. И те же косы. Их сходство мучило подчас меня… И тот же стан. И нос. И кто будет отвечать за нас? Но все же связям родовым не склонен доверять я. Гибко растем мы. Но в то время им все доверяли. И погиб я, естественно. Мне не обидно: естественность, как Божий глас, была… И нам не надо гимнов — кто будет отвечать за нас? Шло время там у вас, где ад эдемом числят. И, как судьбы, неразличимый некий брат двоюродный – он мне отсюда чуть виден – выставку рисунков моих устроил. В первый раз они глядели в мир подсудный — кто будет отвечать за нас? Всего лишь час сей вернисаж продлился, породивши слухи. Да, время – это верный страж. И вот явились две старухи в толпе любителей, как духи являются в дурной рассказ, как сорняки поверх разрухи… Кто будет отвечать за нас? Их сходство в старости дошло до некого предела. Еле плелись, дышали тяжело. Но не стеснялись, не робели. «А неплохие акварели писал он… этот богомаз», — сказала мать… И в самом деле, кто будет отвечать за нас?

Незримо и грозно

Зурабу Кикнадзе

Телави: узки и приземисты камни руин, оград виноградных, проулков, ведущих в былое. Фиаты, Фиаты вертлявые еле по ним форсить исхитряются. Ночь наступает и строит тяжелую церковь на площади, где ребятня играет наощупь в футбол. Это маленький город. И дышит народ на порогах домов после дня с тяжелым, как олово, солнцем. Лишь храм на запорах. Вот крепость срослась с вековой алазанской землей. А вот на одном из проулков кривых перевале (Фиаты юлили и дети вертелись юлой) встал дом каменистый: давно уж в нем не обитали ни люди, ни духи, казалось – ни стекол, ни рам, ни ставен – чернее, чем ночь, были окон пустоты — да: дом пустовал, как Телавский заброшенный храм, и полуразрушен был столь же… Но вдруг поворот, и в одном из проемов оконных увидели мы — увидели белую голову – в черном проеме — седую старинную голову – у головы — пустые глазницы чернее, чем тьма в этом доме. Была неподвижна чужой головы седина, но только по ней было ясно, что это – старуха — глазниц пустотою куда-то глядела она. Такой неподвижности чужды движенья и звуки. И все же куда-то глядели пустоты глазниц (хоть белые клочья волос ее не шелохнулись), и ночь исходила незримо и грозно из них на мир, на Телави, на угол двух сгорбленных улиц.

Старики

Он был смертельно болен, и жена его состарилась над долгою болезнью, устала и сама была больна уже давно. Мы отдыхали вместе под Вильнюсом. Сосновые леса. Чуть потускневшие старинные озера. На мызе жили: старый дом и сад ухоженный. Сошлись мы очень скоро. Мы жили в комнатушках проходных. Он много знал – недуг его не старил. Я по окрестностям прогуливала их… Но вот что: я играла на гитаре, хоть редко, но еще в педвузе бард один меня привадил к этим звукам. (Я не любительница болтовни и карт и прочих девичьих забав). От друга я получила горькое письмо, плачевное письмо в тот самый день, и уж заполночь, самой себе на зло, я еле слышно стала тенькать один романс старинный… Вдруг меня привлек какой-то звук – чужой и жалкий. Я прервалась. У них был свет. И я услышала: «Ну, что ж вы? Продолжайте». Тогда послушно я взяла аккорд и в дверь вошла к ним. Сидя на постелях, они тихонько (не тоска, не скорбь, а счастье прошлое), они тихонько пели… Он был смертельно болен. Лысоват. И страшно худ под тонким одеялом. Я знала лишь мелодию. Слова от них тогда впервые услыхала.

Отраженья

Отраженья дерев коренятся в земле. Но пленительных дев заземлить не удастся: не поймешь, не затмишь, и, как пламень – в золе, отражали мы лишь их минутные страсти.

Впрок

«Фривольный пусть сочтет меня фривольным».

К. Кавафис
Про милых дам сказал я без затей, своим страстям бесстрастью ль – потакая. Я слишком плох, чтоб не любить людей — кому же впрок взаимосвязь такая.

Подземная нимфа (5)

Подземная нимфа, газету сложи: пора подниматься – сначала на землю, затем по ступенькам в автобус, где зело толкают, затем уже – на этажи — всё выше – пусть лифт отказался от роли — а там еще выше: встав на табурет, возвысить газетою гору газет, растущую на антресоли.

ИНВЕРСИИ

(1980)

«В моих руках оно подобно будет

Ключу от брошенной шкатулки в море».

А. Пушкин

«То ли дело: среди ночи…»

То ли дело: среди ночи, когда неба нет — очевидны многоточья звезд или планет. День, и снова небо тонко, а за небом там — что – никто не знает толком из господ и дам.

«Гол король от веры в перья…»

Гол король от веры в перья, в мантию… А сброд, сброд стыдится лишь неверья своего: грядет царь в парче!.. Пацан-козявка вякнул: «Гол король!» Но царю не стыдно – зябко, только зябко, голь!

«Человек, как волк обложен…»

Человек, как волк обложен небылью своей. Как клинок, тебя из ножен я не выну. Лей, лей любовь, вино, понеже льется. Но по мне — ты лишь небылью своей же стиснута, а не.

«Мы, как сплетни, пересуды…»

Мы, как сплетни, пересуды сообщались, как сосуды силой пустоты, в нас зиявшей – рты, пальцы, нервов многоточье… Колбочки часов песочных: как их не верти, срок один в них – ты.

«Хоть отъявленною явью…»

Хоть отъявленною явью, как стеклом литым. я и сдавлен, всё же я в ней — как в сосуде джин — блики пылью вековою поросли, как мхом… Что мне явь? – а мне б: на волю из нее тайком.

«Сообщилось судно течью…»

Сообщилось судно течью с вечностью пучин. Но морские волки, те что знают, что почём — судно кинули, и, судя по всему – спаслись. Терпят бедствие на судне только стаи крыс.