Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

«Воробьи. Скворцы. Вороны…»

Воробьи. Скворцы. Вороны. Голуби с ленцой. Каски из пластмассы. Робы. Ватники. Лицо черной «Волги» из. Ухабы лезут на бугры. Псы бездомные. Прорабы. Крысы и воры.

«Не склониться мне привычно…»

Не склониться мне привычно над загаром безграничным, не очнуться вдруг средь уснувших рук. Жажда обернулась местью: сух колодец – в нем родинок твоих созвездья не увижу днем.

«Глухоты лохань…»

Глухоты лохань собственную всклянь — чу! – качнула… Но покуда в мире Бах и Букстехуде существуют, всё же как-то можно слышать вдруг хоть тревожных пиччикато моцартовский звук.

«Сторонитесь душ…»

Сторонитесь душ, тех, что слишком уж одиноки. Ведь они-то так и льнут к вам. Что же скрыто за злосчастным их одиночеством – средь пыли в однокомнатной квартире где-то между книг.

«Ночь. Кварталов электрички…»

Ночь. Кварталов электрички вкруг столицы мчат ритмично — ветер пустырей гасит поскорей в мимолетных окнах тени — паранойя сновидений до ненастных утр гонит спящих внутрь.

«В бурю, в вёдро, как младенцев…»

В бурю, в вёдро, как младенцев, к платьицам, к дубленкам – к сердцу, прижимая их, из домов нагих клочья комнатных собачек (всех их как-то звать) вынесут и чуть не плача, ставят на асфальт.

«Истеричная беспечность…»

Истеричная беспечность вечеринок. Чок! С девочками, из-за плеч нас зрящими. Дичок (чок!) с бородкой, словно ключик от чужих квартир, — надокучили мне, внучек, и чума, и пир.

«Лот в Содоме мимоходом…»

Лот в Содоме мимоходом жил. В тоске на дом, окруженный пьяным сбродом, что глядеть? – огнем он гори! Но движет ею та же страсть одна: в любопытстве каменеет Лотова жена.

«Сосны в синеве и бельма…»

Сосны в синеве и бельма облачности глыб. Несмотря на корабельный, просмоленный скрип, покачнувшись, точно пьяный сушей мореход, бор стоит, навек отпрянув от балтийских вод.

«В душной дюне навзничь лягу…»

В душной дюне навзничь лягу. Как росы ночную влагу, дюн дневных песок — лап, когтей и ног тысячи следов впитал он, их рассыпал, разметал он, оттого в песках днем бесследно так.

«Оттепель теперь – наслышка…»

Оттепель теперь – наслышка. Стужа: ни гу-гу. Слесарю, что, выпив лишку, ночь проспал в снегу, ампутировали пару тароватых рук: «Уж не то слесарить, падло, нечем выпить, друг!»

«Рос я при социализме…»

Рос я при социализме победившем. Поздно в жизни я очнулся. Звук изо всех наук поздно выбрав понаслышке, я с тех пор поднесь — весь – вокзальная одышка: опоздал… конец.

«Пропаганды гной ли, бомбы…»

Пропаганды гной ли, бомбы, ампул ли напалм, как инверсии в любовных сопряженьях – нам столь привычных компанейски — или негде? или не с кем? — пухнут города — или некогда?

«Облик ли, душа ль из слов, не…»

Облик ли, душа ль из слов, не проясненных в ней человек куда условней, относительней, нежли тот язык, на коем говорят о нем иногда… но будь покоен — редко: днем с огнем.

«А на улице-тихоне…»

А на улице-тихоне — покупатели, дети, патрули в законе, тот же дом вдали, что и рядом, те же моды прячут женщин тук… Даже странно, что погода изменилась вдруг.

«Сердце суть насос из мышц и…»

Сердце суть насос из мышц и клапанов и т. д. – качает кровь и мысли, коих в темноте удивляться надоело — МОЗГ НА ВСЕ ГОТОВ. Лишь душа – сей призрак тела — состоит из слов.