Под музыку Вивальди
вернуться

Величанский Александр
Шрифт:

«Где ж разрушенные храмы?..»

Где ж разрушенные храмы? — на том свете, на том свете они в Царствии небесном пребывают неземны. Где же тот, кто их разрушил? — там же, где пребудет вечно всяк свидетель разрушенья дома, улицы, страны.

«Осень поздняя блаженна…»

Осень поздняя блаженна. Урожай тяжелый собран. И вино в огромных квеври [15] , по словам грузин, «кипит», словно лава в недрах земных — та, что вырвавшись наружу, как усталость замирает в гор мозолистый гранит.

15

Квеври – зарытый в землю глиняный сосуд для хранения вина.

«На дворе ноябрь, но лето…»

На дворе ноябрь, но лето еще теплится в Алмати. Яблоки – в ветвях зеленых и фонарики хурмы, но чем выше, тем рыжее горный лес, а выше иней, выше – снег: чреда сезонов вертикальна – до зимы.

«Кабаны, медведи, лисы…»

Кабаны, медведи, лисы, зайцы, серны – все со снегом в горных зарослях столкнутся вскоре и усвоят ясно смысл его, как смерть, холодный, но – дурная иль благая — снега весть достигнет редко обитателей долины.

«Вепри? – нет: за перевалом…»

Вепри? – нет: за перевалом они кроются: лезгины по старинке мусульманской не едят свинину их… Рай свиной! Эдем кабаний! Нет земли обетованной лишь бедняге человеку, убивавшему святых.

«Ночь, конечно, очевидней…»

Ночь, конечно, очевидней дня цветного. Кто же мрака не заметит? Только ночью нам вселенная видна. В ночь отчетливее речи той воды высокогорной в час, когда душою чистой с кем-то говорит она.

«За горой восточной где-то…»

За горой восточной где-то встало утреннее солнце, но еще лежит в Алмати тьма ночная. И роса полновесна. Гонит стадо в темноте пастух. Но в небе на глазах созвездья гаснут: выцветают, как глаза.

«От зимы зимою, братцы…»

От зимы зимою, братцы, никуда нам не укрыться. На вершинах гор окружных снег лежит. Но он растает. Лишь с шестым по счету снегом настает зима в Алмати теплая для нас – пришельцев из страны шестого снега.

«Не видны – слышны скорее…»

Не видны – слышны скорее гор аккорды – на октаву или выше или ниже горизонт неугомонный. Этой музыкой от зренья скрыта сини монотонность — беспросветная пустыня неприкаянного неба.

«Высоко на горных кручах…»

Высоко на горных кручах, как шаман, кричит и скачет о, почти отвесных речек полудикая вода, что влачится по долине нищенкой в отребьях пены с известью кавказской в сгибах утомленного хребта.

«Но и здесь печальна осень…»

Но и здесь печальна осень. В огородах чахнет чала [16] . Ночь приходит в гости рано и гостит подолгу, но еще с яблони могучей не стряхнул мальчишка яблок, и, как клад, уже зарыто в землю новое вино.

«Почвы серой и зернистой…»

Почвы серой и зернистой россыпи и впрямь златые. Но дороже злата летом серебристая вода: меруэ [17] ее мгновенно превратит в вино, как в Кане Галилейской иль в сациви превращает без труда.

16

Чала – сухие стебли убранной кукурузы или проса.

17

Меруэ – тот, кто распределяет воду для орошения.

«Утро. Горы неподвижны…»

Утро. Горы неподвижны. Нежен свет. Какой-то малый на околице деревни зло швыряется камнями в некую собаку – каждый раз собака отбегает от камней, но неизбежно возвращается… В чем дело?

«Как в любой другой деревне…»

Как в любой другой деревне укреплен среди Алмати на столбах, для пытки годных, лик великого тирана, и глядит аляповато на крестьян земляк великий, что за общий счет написан неким местным богомазом.

«Взобрался соседский мальчик…»

Взобрался соседский мальчик в крону яблони старинной, словно в рай – в большую крону погрузился глубоко, словно в воду. Камнепадом яблок град по травам скачет, и от яблони родимой катится недалеко.

«Мрак предутренний – старухой…»

Мрак предутренний – старухой обернется иль собакой. И крестьянин погоняет утро, словно жеребца. Вмиг дороги, словно реки, зазвучали. Даже тени на роскошном горном ложе не залеживаются.