И эту секунду ей тоже никогда не удавалось удержать.

Но сегодня все было по-другому, словно кто-то включил другую звуковую дорожку… Детский голос утонул в множестве голосов, тех самых голосов, что она слышала, пока мчалась на мотоцикле в Вевельсбург.

Елена сбросила одеяло и побежала в кухню. Она знала только один способ остановить мучительный поток воспоминаний, заставить голоса замолчать.

Она зажгла газовую плиту и вытащила из верхнего ящика нож. Сунула кончик в голубое пламя и дождалась, пока он покраснеет.

Сдвинула повязку на белоснежном плече, обнажив множество красно-бурых шрамов, и приложила раскаленное лезвие к коже.

Резкая боль… и словно кто-то подкрутил звук, голоса стали громче, но слова неразличимы, словно бы кто-то пустил магнитофонную пленку назад. И в этом нелепом визге она различила хорошо знакомый голос:

– Devi darmi la, Elena,дай мне его. La сгосе,крест, Елена, dammela.

Еще раз – нож над конфоркой, рука слегка дрожит на этот раз, опять острая боль… В глазах у нее потемнело, она опустилась на пол и закрыла лицо руками.

Но добиться тишины так и не смогла.

Дону представилась картина кого-то из подражателей Рембрандта – темно-оливковый фон, на котором угадываются корешки книг с золотым тиснением, зеленая кожа стульев с бронзовыми гвоздями, освещенный дубовый стол. Три фигуры, склонившиеся над металлической шкатулкой в ворохе пожелтевших бумаг.

На заднем плане, в полутьме и немного нерезко, – человек, похожий на жабу. На первый взгляд может показаться, что он уснул на своей табуретке, но жесткая складка у рта выдает напряженное внимание.

Последние страницы лабораторного журнала Нильса Стриндберга, склеенные гармошкой, Эберляйн разложил перед Эвой и Доном, заняв ими почти всю освещенную поверхность стола.

Как и на предыдущих эскизах, везде изображен небесный свод с нанесенными звездами Малой Карловой Колесницы. Однако купол Северного полушария на этих страницах прорисован с куда большей тщательностью.

Эти рисунки сильно отличаются от первых лихорадочных набросков, где даже береговая линия едва различима. Теперь Стриндберг нанес на карты мельчайшие подробности. Прямая линия нулевого меридиана тянется от Гринвича в Арктику и дальше, к Северному полюсу.

На восток от этой линии рисунок покрывает густая сетка меридианов и широт. На север от Свальбарда заштрихован небольшой кружок с надписью:

– Кое-какие факты свидетельствуют, – сказал Эберляйн, – что Нильс Стриндберг связался с инженером уже в середине июля 1895 года. Но карта, которая лежит перед вами, впервые упоминается в памятном протоколе их встречи в Гренне в начале августа. Как видите, наш юный физик совершенно уверен, что перемещения луча происходят в районе радиусом 120 километров. Куда бы ни указывала Полярная звезда, все эти точки лежат к северу от Свальбарда – вполне достижимый участок, льды можно пересечь хотя бы на воздушном шаре.

Дон сидел, опершись головой на руки. Он уставился на склеенные листы. У верхней оконечности Свальбарда было написано давно выцветшими чернилами:

Почерк красивый и четкий, явно не Стриндберга.

– У нас нет сведений, какое впечатление произвела первая встреча с двадцатидвухлетним физиком из Стокгольмана инженера Андре, но сам Нильс Стриндберг был разочарован. – Эберляйн расправил складку на сгибе бумаги, пришедшуюся как раз на Ла-Манш, и продолжил: – Стриндберг рассчитывал, что Андре готовится к перелету на Северный полюс совершенно серьезно. В начале, похоже, так и было. Андре пригласил Стриндберга к себе домой. В тот августовский день он вдохновенно рассказывал о превосходных условиях для полетов в Арктике. О полуночном солнце, облегчающем навигацию. В гондоле тепло и уютно, говорил Андре. Он описал систему управления воздушным шаром, состоящую из гайдропа [36] , канатов и парусов [37] , с одобрением отозвался о мягком арктическом лете…

Нильс, естественно, знал о планах инженера. Об этом каждый день писали газеты, поэтому он и приехал в Гренну. Но в дневнике он пишет, что по мере продолжения беседы энтузиазм Андре заметно поубавился. Когда Стриндберг подготовил все для показа странной реакции, Андре заявил, что его не особенно интересует антиквариат. А появление сфер инженер расценил как фокус. Потом Андре начал жаловаться на недостаток денег. На докладе в Королевской Академии наук Андре определил стоимость экспедиции в 130 тысяч крон, хотя этой суммы едва хватило бы только на покупку воздушного шара… По ходу беседы он признался, что немного приукрасил возможные преимущества экспедиции, чтобы привлечь в качестве спонсоров Оскара II [38] и Альфреда Нобеля. Когда дело дошло до кофе, коньяка и сигар, Нильсу Стриндбергу стало ясно, что все разговоры о предстоящей полярной экспедиции Андре – не более чем рекламный трюк. Стриндберг понял, что инженер летал на шаре всего девять раз, к тому же не особенно успешно, – и разочаровался окончательно. Сам Андре признался, что после неудачного приземления на Готланде этой весной у него до сих пор побаливает спина.