— Вон как вы толкуете мой позор! А, утешаете. Я требую, чтобы вы прогнали меня взашей за отсутствие профессиональной строгости.

— Профессиональная строгость по моей части, по вашей — средства психотерапии.

— При гуманисте начальнике не должно быть в колонии доброго врача.

— Благостная оценка. Я умею наказывать. Слушайте, доктор. Печать в тревогах о нарушенном экологическом равновесии в природе. Нет ли нарушения равновесия в природе человека, в обществах, в самом людском мире?

— В чем?

— Равновесие создается противовесами: пользой и вредом, любовью и ненавистью, правдой и ложью. Строгость уравновешивается жалостью.

Я спросила Наталью:

— Вы нравились Дардыкину?

— Он боготворил жену.

— Что с ним сталось? Правда...

— Начальник той же колонии. Правда, перенес удар. Жена заведовала библиотекой там же, в колонии. Внезапно сбежала с гидрологом из освободившихся. Отбывал за ошибку по исследованию речного грунта. Мост через реку построили, вскоре он просел и завалился. Мужчина двадцати восьми лет, ей-то под сорок, сын в армии. Беглецы счастливы, дети у них. Видите, какая я отступница: начала рассказывать о знакомстве с Маратом, а отступила в далекое автобиографическое прошлое.

Антон поддержал кокетство Натальи:

— Почти что палеонтологическое.

Она улыбнулась, польщенная тем, что все еще смело может считать себя женщиной, которой не угрожает старость.

— Вспомнила о знакомстве с Маратом и догадалась, что вас пора кормить. Еда, на счастье, есть. Вчера приготовила луковый суп. Рецепт парижский. На второе — рыбный пирог, увы, не из свежего речного окуня, а из свежемороженного. Тертая свекла с арабским чесноком и грецкими орехами. Горячительный напиток наш.

— Рашен уодка, — уточнил Антон Готовцев.

— Мигом доскажу и бросимся в кухню... Первый день моего первого отпуска. Целый день в поезде. В купе из четырех пассажиров один только ничего не ест. Покуривает в коридоре. Импозантный лейтенант и вроде, как ни противоестественно, мыслитель. Нижние полки занимали две старые крестьянки. Мы им уступили. Троицкие крестьянки. Вернее, из-под Троицка. Словоохотливые. Все казачью жизнь вспоминали. Марат, я еще не знала, что он Марат, внимательно слушал. Раз даже вклинился в разговор. У него черта: знакомится — имя, отчество спросит и намертво запомнит. Были обе Филипповны, звали Анисья и Антонина, а друг дружку называли Оня и Тася. В первый день я так и не усвоила, кто из них Оня, а кто Тася. Марат мигом запомнил.

Наталью перебил Антон. Как в мегафон, проговорил в раструб из ладоней:

— Он не педант, но в смысле имен человеческих педант до чрезвычайности. Он не скажет: физик Лебедев, измеривший давление света на газообразные и твердые тела, а непременно — Петр Николаевич. Любимого французского художника Натальи Васильевны неизменно называет во всю длину инициалов: Анри-Эмиль-Бенуа Матисс.

— Тошка, противный эрудитишко, и всегда-то ты норовишь вырвать сахарный мосол. Не мешай... Марат завел разговор со старыми казачками: «Антонина Филипповна, и вы, Анисья Филипповна, скажите, помнят у вас и поныне Емельяна Ивановича?»

Старухи-то старухи, а с бесом, по их же словам, в душе. И ответствует ему Антонина Филипповна:

«Вы про которого? Который „Мели, Емеля, твоя неделя?“»

«Про Пугачева Емельяна Ивановича, предводителя крестьянского восстания».

«Пугач пришлый, дончак. Мы про своих-то яицких, почитай, все запамятовали».

«Тася, дай скажу я. Пощады ему не хватало. Казнил много. Нашей казацкой головке поддавался. Чуть в ём жалость взыграла, они его согнут. Взял вожжи, дак правь, не позволяй собой вертеть, не потакай лиходейству».

«Подруга Оня, пересекла ты мою речь. Ты правильно сказала. Прельстился Пугач женой офицера. Офицера, верно, того уничтожили. При ей сестреночка была аль братишка. Спозналась вдова с Пугачом. Он из себя приятно выглядывал. Она, сказывали, раскрасавица! Возрасту восемнадцать — двадцать. Наши позавистовали, он и отдал ее на расстрел. Угрохали вместе с сестренкой аль братишкой. Хорошо ли, чё ли?»

«Тася, Тася, ей бы все, равно не сдобровать. Присягу нарушила».

«Присягала не она, мужик. Невольница была. Не вольна, выходит, над собой. Гибель в войске-то у Пугача возили невольниц».

Наталья засмеялась.

— Потешные старухи! Судить их за ненаучный подход к восстанию смешно. Нормальная женская логика — логика сохранения жизни.

— Как Марат реагировал?

— Не перебивал. В коридоре, когда курили, я тогда покуривала, сказал, что законы исторического восприятия уточняются при помощи законов морали... Ой, я опять отвлеклась!.. День езды. Собираемся ужинать. Продуктовые сумки радушных казачек напичканы снедью. Я тоже запаслась. Высунулась в коридор, приглашаю Марата: «Прошу к столу». Ответствует: «Только из ресторана». И в доказательство собственной сытости всасывает воздух сквозь зубы.