– Кто я есть? Человек есть, - подал хрипловатый голос Митяй и замолк...

– Ладно уж, договаривай, - недовольный голос десятника.
– Ты сейчас воеводский вой - все можно... Я тоже в молодости согрешил... Теперь вот один - вы мне семья, родня...

– Грешен я пред вами, - продолжил выжалобленный голос Митяя.

– Скрыл от вас настоящее имя свое. Видит бох - по своему скудоумию, без умысла, по нужде эдак сделал, грешен пред вами - простите... Не Митяем Свистуном зовусь, а Гришкой, по отцу Семеновым, рода Волковцевых... Я взял имя убиенного татарами дяди своего... Сирота я - отца, братьев убили... Всю родню тож... Мать сестер увели... Мы с мужиками да боярскими дружинника ми поскакали в погоню - в засаду попали, татар поубивали и сами тож...

– А ты-то живой!
– чей-то насмешливый голос из угла.

– Живой... Дак я вначале тоже умер, - и боясь, что ему не поверят, поправился, - то есть не совсем - ума только лишился; головой стукнулся - вон какой след остался!
– попытался встать Гришка.

– Оно и видать...

Дружный хохот грохнул в сеннике. На дворе по-звериному всхрапнули испугавшиеся кони, перевернули возы, порвали уздечки.

Иван Заикин дернул Гришку, уронил в постель.

– Жеребцы! Бога не боитесь - ржете перед сном... Угомонитесь!..

Не все рассказал Гришка...

В то летнее утро, в праздник Святых Первоверховных апостолов Петра и Павла32, с отцом и двумя младшими братьями поехал Гришка в село Спасское: в церковь, на базар. Вместе с ними ехал отцов младший брат со своей семьей.

Жили они вместе, в новых Волковцах, в пяти верстах от села, на левом берегу речки Гоньбинки, которая огибала полукольцом деревни, Спасское, боярскую усадьбу, уходила на восток. Ниже, в двадцати пяти верстах впадала в Вятку.

На берегу Гоньбинки, в полутора - двух верстах друг от друга, выше Новых Волковцев раскинулись: Средние Волковцы - пять дворов; Верхние Волковцы - восемь... Ниже - Мари-Гоньба.

Все вокруг: земля, леса, луга - принадлежало боярину Гривцову; Спасское было его вотчинным селом. Ниже села, ближе к берегу, укрывшись за острожно-земляными стенами, красовались боярские хоромы с теремами, домашняя деревянная церквушка с подзолоченным крестом. Изнутри прижались к стенам длинные приземистые - из старого дерева - амбары, клети, крытые дранкой, конюшни, хлева с сараями - сенниками с соломенными крышами. Отдельно стояли мовницы и курные избы холопов, черного люда.

Как истинно русские, сильными, выносливыми были Волковцевы. Все три деревни работали дружно - старались выкупиться, вырваться из долговых пут.

По рассказам отца Гришка знал, что когда-то его прадеду - крещеному, богобоязному - дед нынешнего боярина разрешил на своей земле поставить деревню, дал лес. И вот прошло столько времени, но никак не могут Волковцевы долг вернуть, стать свободными. Растут семьи, множится род, а долг никак не уменьшается.

Дядя Митяй - по прозвищу Свистун, - женившись, отделился от своего отца и переселился в Новые Волковцы. Жил с ними. В этом году срубил избу: подсохнет, уляжется дерево - поставит себе дом.

С довольным добрым лицом дядя вел под узды лошадь, запряженную в четырехколесную телегу. Его молодая белокурая красавица-жена - тетя Марфа - с годовалым Ванютой сидела на телеге, на мешках с прошлогодним житом.

Этот хлеб специально оставлен на продажу, чтобы дом поднять, купив лес, срубить конюшню, хлев, сарай - хватит пользоваться братовым!..

Выехали из влажного росного леса на разноцветными лоскутками лежащие поля спасских крестьян. Ясное, молодое, будто умытое утреннее солнце светило в глаза. Сытно пахло поспевающей рожью. С голубого неба - с округлыми белоснежными облаками с синими донышками - лилась веселая, тревожащая душу, песня невидимого жаворонка.

По обочинам полевой дороги с глубокими колеями - от колес - стояла стеной рожь, сквозь золотистые стебельки тут и там синели васильки.

Босоногие братья в коротких портках - одному пять лет, другому - восемь, соскочив с возов, наперегонки побежали в село Спасское.

Гришку и его отца, шагавших рядом, догнал дядя Митяй, веселый, молодой, темно-русые волосы до плеч.

– Добрый хлебушко, Семен, уродился у спасских мужиков. Сытно зимушку проживут.

– У нас тоже не худой - мало ли навозом маслили землю... Эх, Митяй, еще два таких года - и мы бы!.. Лишь бы не захворать, уж мы постараемся, - и отец, смешно закативши глаза, перекрестился.

Недалеко от Спасского остановились, усердно помолились на покрашенную маковку спасской церкви с золоченым крестом и начали переобуваться: мужики сняли лапти, размотали волглые снаружи онучи, надели сапоги из тонкой телячьей кожи - за полцены им продал-подарил тесть Митяя. Надели новые, пахнущие льном - до колен - белые рубашки с вышитым воротом и подолом, желтые штаны, подпоясались голубыми поясами с красными кисточками, на пояса нацепили гребни. В ушах поблескивало по одной бронзовой серьге.