Глазастые студенты разносят привычную новость, и если после сиесты в трактире на Сенной кто и не знает, что «поэт опять подрался», так это Гаспар Нуньес. Явился, плюхнулся за столик, спросил холодной спаржи.

– У меня тут некоторые дела, – сообщил вместо приветствия. – Один из ваших математиков говорит, что может посчитать вес судна до спуска на воду. Это было бы очень интересно!

– А для чего тут математика? Достаточно точно взвешивать все, из чего корабль будет состоять. Детали набора, обшивки, такелажа, оснастки, дельные вещи, балласт, оружие…

– На галерных верфях говорят, это непрактично. Много возни. А вот если по формуле…

– То можно не вести учета. Могу понять, почему многих интересует подобное упрощение. Осторожней, Гаспар, твои компаньоны по верфям, сдается мне, изрядное жулье.

– Ну, меня-то они не надуют! С компанией из доков у меня всех дел, что я сбываю им, по дозволению властей – и тут твоему начальнику спасибо! – ячмень из поместья, что я купил неподалеку. Лошадей у них много! Но поговорить я хотел не о том.

Гаспар огляделся. Студенческие компании неподалеку, казалось, не обращали никакого внимания на текущий под носом разговор.

– Диего, я зачем вообще разговор завел… Хочу попросить об услуге…

Иначе перуанец не умеет. Впрочем, временами «отдаривается».

– Мы друзья, – достаточно близкие, чтобы позволять разглядывать содержимое тарелки и изредка фамильярничать. – Говори.

– Боюсь, моя просьба покажется несколько необычной. Диего, я хочу проверить свою жену. На верность.

– Понимаю. Наверное, такое желание возникает у всех мужей. Но как? Набрать десяток нюхачей, чтоб за домом последили?

– Нет. Я поступлю проще. Ты – поэт, говорун, фехтовальщик. Еще и светловолос ко всему…

– Вот про волосы я не согласен. Фламандец назовет меня брюнетом.

– Что мне до мятежников и еретиков? Мы живем в Андалусии. А здесь любые волосы, что белее сажи – и не седые – почитаются светлыми и весьма привлекательными. В общем, я желаю, чтобы ты вскружил голову моей жене. И сделал ей несколько намеков насчет прелестей измены. А потом рассказал мне, согласится она или нет. Собственно, этот разговор я собираюсь подслушать.

Диего откинулся на спинку стула. Рука погладила солнечный блик, словно ручную зверушку. Губы искривились в лукавой улыбке. Согласен? Склонился вперед с самым заговорщическим видом… Но звякнул в ножнах восьмерной медяк, алькальд поправил меч – а когда вновь обернулся, в заведении словно темней стало. Губы сжаты в щель, сквозь них только и протолкнется, что короткое:

– Нет.

– Но почему?

– Меня спрашивает человек, собирающийся основать род? Меня, астурийца? Не будь ты мне другом, я б тебя вызвал – за одну мысль, что я могу согласиться на предложение настолько гнусное.

– Ну, нет, так нет…

Гаспару жаль, что шутка пришлась не по нраву. Он переводит разговор на иную тему, повеселей. Диего мрачен, но со временем его недовольство истаивает, и к концу позднего завтрака оба смеются, как ни в чем не бывало.

Ана лежит на кровати. Красное, король в окошко не подсмотрит, домашнее платье без обручей, непокрытая голова. Но на ногах – высокие чапины.

– Устраивайся.

Руфина себя упрашивать не заставила. Села на краешек.

– Колыбельку мы все-таки сделали отдельную, – сообщила Ана. – Я очень боюсь заспать маленького.

Руфина поднимает бровь.

– Мне этого пока не понять. Что ты так смотришь?

А как смотреть? Если только что поняла, что подруга, которая, пусть и младше на год, всегда казалась старше на десять – осталась ребенком. Умненькая, образованная, воспитанная. Но все равно – дитя. Вот и теперь. Нашла о чем беседовать!

– Такое впечатление, что ты живешь в кровати.

– Когда я дома – да! Во-первых, так и пристало, во-вторых, я все еще быстро устаю, а в-третьих, должна же я отваляться на перине за проведенное на соломенных тюфяках детство!

Руфина подняла бровь. Ана заметила.

– Ой, извини. Я не подумала, что ты и теперь так спишь. А почему? Твоя семья не бедная. Уж на перину бы хватило.

– Я клопов не люблю.

– А шелковые простыни на что?

– Я их и дохлых не люблю… А солому можно менять, и дешево.

– Солома – это блохи.

– А шелковые простыни на что? – вернула Руфина.

Так разговор и крутится вокруг бытовых мелочей. Что такого? Руфине нравится прежняя жизнь, Ане – новая. Верней, нравится, но не совсем. Слово за слово, и вылетает откровение.