Шрифт:
Сэцуке вытерла слезы.
– Я не знаю, Принцесса. Но ведь люди не настолько плохи! Мы умеем дружить, любить...
– Дело не в людях, дитя. Изначальный грех совершен не человеком, а нами. Кровь предательства положила начало миру, и кого теперь обвинять, что мир отказывается принять столь неправедную жертву? Такэси Итиро желает возродить новый мир, живущий по иным, более совершенным, по его мнению, законам. Я же хочу, чтобы все пришло к своему завершению, чтобы виновные были наказаны за свое преступление.
Никки-химэ помолчала. Сэцуке робко пододвинулась ближе к Принцессе и легла, положив голову ей на колени.
– Это несправедливо, - сказала девочка.
– Если все кончится, то все будет бессмысленно.
– Только люди задумываются о смысле, - улыбнулась Никки-химэ.
– Такими уж они созданы.
– В чем же мой смысл, госпожа?
– Твой смысл, Сэцуке, в том, чтобы довершить начатое. Растворить, разрушить то, что уже начало растворяться и разрушаться. В этом и заключается твой дар. Ты еще спишь, ты еще не проснулась, ты не ощущаешь своей силы, но она в тебе. Ты пока только первая крохотная капелька теплого дождя, которая упала на последний снег.
– Мне жалко всех их, - прошептала Сэцуке.
– Папа, Агатами, Тэнри, Рюсин... Разве они только снег, который должен растаять?
– Они были добры к тебе, - Принцесса вздохнула.
– Но они были и жестоки к тебе. Они предавали и убивали тебя, Сэцуке.
– Но они и любили меня...
– Итиро был прав, - Никки-химэ погладила Сэцуке по волосам.
– Даже мы сами не сможем понять тех, кого породили. Душа человека непредсказуема... Только все уже поздно, дитя. Так или иначе, но человек обречен. Будет ли это тезис механического ангела, будет ли это тезис Адама, или тезис сфирот, но в окончательной Догме для человечества нет места.
– Что же будет?
– Будет битва. Последняя битва. Такэси Итиро уже готов провозгласить свой тезис. Ангел Смерти и Ангел Жизни перешли на его сторону. Скоро восстанет ото сна Ангел Творения и...
– Ангел Смерти это...
– Азраил его имя.
– Но... Агатами...
– Агатами больше нет, Сэцуке. Она могла бы стать моим лучшим творением, но Итиро... Агатами не смогла противостоять искушению. Азраил ее новое имя.
– Это... это жестоко...
– Нет, дитя, нет. Привычный мир рассыпается, рвется даже то, что казалось самым надежным и незыблемым.
Сэцуке села. Слез больше не было. Не было радости, не было печали. Покой снизошел на нее. Все решено.
– Я хочу сама все увидеть, - сказала девочка.
– Тогда пойдем, - Принцесса взяла ее за руку, и свет померк.
Они были везде и нигде. Стальной город расстилался под ними, и они проникали в каждый его коридор, наполняли его, пронизывали тонким дуновением незаметного ветра. Город, конечно же, знаком Сэцуке. Вот ее дом, ее комната, ее школа, вот дорога, по которой она ходила, сад, в котором гуляла. Тысячи, казалось бы, забытых мелочей, которые внезапно вспомнились ей.
Но в тоже время это лишь оболочка, легкая пелена обмана, скорлупа, под которой зреет совершенно иное существо. Люди и машины заполняли складки и поры стального яйца, не подозревая, что час пробуждения Ангела Творения уже близок. Он еще видит странные сны, его движения почти незаметны, железные крылья окутывают сморщенный, свернувшийся плод, в котором нет ни капли того, что можно назвать жизнью.
Сэцуке протягивает к нему руку, и грезящий Ангел шевелится, словно предчувствуя прикосновение. Ему ненавистно человеческое тепло, он чужд крови и плоти. Он - тончайший, сложнейший механизм, вместилище шестеренок, рычагов, тяг.
Ангел ощетинивается острейшими чешуйками, и множество игл впивается в пальцы девочки.
Больно.
Сэцуке смотрит на исколотую руку и видит, как густая кровь обволакивает ее, словно лакированная перчатка.
Ангел спит, но все готово к его пробуждению.
ЧАСТЬ ПЯТАЯ
ТЕЗИС АДАМА
1
Ранним утром выходного дня кафе "Цеппелин" оказалось почти пустым. Аэропорт Киото закрылся по техническим причинам, рейсы отменены, и заведение, где пилоты обычно коротали предполетное время, потягивая из высоких стаканов экзотические безалкогольные коктейли, опустело. В мир-городе можно найти тысячи более веселых мест, нежели этот тихий, почти домашний уголок.
Сквозь широкие окна виднелись возвышающиеся над зданием аэровокзала причальные мачты с нелепыми тушами обездвиженных дирижаблей. Погрузочные краны с зажатыми в стальных кулаках пассажирскими гондолами замерли в утренней синеве гротескными, почти человеческими фигурами.
Линия жизни и смерти золотисто отсвечивала, и по ней прокатывались радужные сполохи, как по колоссальному мыльному пузырю.
Танаки вкушал странную смесь под не менее загадочным названием "Бурлаки на Фудзи". Коктейль был шипуч и отдавал хлебом со щедрой добавкой имбиря. Вкус его оказался столь необычен, что Танаки, выпив почти половину, так и не смог для себя решить - понравился ему напиток или нет.