Сэцуке стояла у стола и разгружала пакет, выкладывая связки салата, головки лука, помидоры, огурцы, желтые, словно солнышко на детском рисунке, патиссоны, мешочки с рисом, лоточки с мясом, бутылочки с соевой приправой, сыр, еще горячие лепешки, от которых шел непередаваемый аромат свежего хлеба, и еще множество всяческих кулинарных мелочей, назначение которых человеку, слабо осведомленному в вопросах высшей кулинарии, было непонятно.

Все это выстраивалось на столе, словно тайная армия, после долгого похода наконец-то пробравшаяся в тыл врага и готовая нанести последний, сокрушительный удар по бастионам и казематам, где томились исстрадавшиеся от консервированного пайка заключенные, жаждущие освобождения.

Тот, кто хочет есть, хочет жить. Вот прописная истина. И Акуми должна ею воспользоваться.

Сэцуке растерянно смотрела на громоздившиеся перед ней продукты.

– А что мы будем с ними делать?
– спросила девочка у Акуми.

– Есть, - улыбнулась Акуми.
– Мы будем их есть. Но не в сыром, а в приготовленном виде. Ты, Сэцуке, ведь не придерживаешься принципов сыроедения?

– Сыроедения? Ну... сыр я ем... иногда.

– Сыроедение - это поедание любых продуктов в сыром, то есть неприготовленном, натурольном виде, - объяснила Акуми.
– Отвратительное, я тебе скажу, дело, но кое-кто считает, что таким образом в пище сохраняются все ценные для организма вещества. Вот, например, салат. Что проще - порезал овощи, перемешал, добавил масла и кушай на здоровье!

– Я не люблю салат, - призналась Сэцуке.
– Я не люблю сыроедения.

– Отлично, - обрадовалась Акуми.
– Тогда сделаем что-то такое... этакое... Ты не возражаешь?

Сэцуке не возражала. Есть ей совсем не хотелось, но и возвращаться в постель - тоже. Она себя чувствовала, как выпущенный на короткую прогулку преступник, приговоренный к смертной казни. Тяжелые мысли слегка отступили в тень. Они не исчезли, не растворились, они продолжали висеть тяжелым грузом на душе, ворчать и недовольно шевелиться, как неповоротливые и злые звери, наблюдающие ярко освещенную лужайку, по которой скакали крохотные зайчата. Но стало легче, чуть-чуть, но легче.

Акуми была на кухне в своей стихии. Она надела фартук, повязала на голову косынку, налила Сэцуке и себе по стакану гранатового сока, они церемонно чокнулись, сказали друг другу "кэмпай" и приступили к делу.

Для начала Акуми поинтересовалась познаниями Сэцуке в тонком искусстве кулинарии:

– Ты готовить яичницу умеешь?

– Умею, - сказала Сэцуке.

– Сколько времени у тебя уходит на ее приготовление?
– деловито поинтересовалась Акуми.

– Минут пять, - пожала плечами Сэцуке.

– Понятно, значит, готовить ты не умеешь, - вынесла свой вердикт девушка.
– Это такой тест, - объяснила Акуми.
– Если человек готовит яичницу меньше, чем за полчаса, то он, как правило, вообще готовить не умеет.

– А что там готовить?
– удивилась Сэцуке.
– Разогрел сковороду, налил масла, разбил скорлупу...

– Ха! Скорлупу!
– Акуми засмеялась и отхлебнула сок.
– Слушай, Сэцуке, скажу тебе, как подруга подруге...

Сэцуке слушала, разинув рот. Технология поджарки яиц включала в себя неимоверное количество стадий, требовала недюжей внимательности, соблюдения точной последовательности составления и добавки ингредиентов, поддержки температурного режима, а также множества других действий, больше уместных в религиозных ритуалах, нежели в приготовлении столь банального (с точки зрения дилетанта) блюда.

Дело потихоньку налаживалось. К радости Акуми, Сэцуке оживала, нездоровая бледность изгонялась со щек легким румянцем, кончики губ все чаще пытались изобразить улыбку, а в больших глазах грусть и тоска постепенно сменялись интересом. Акуми повезло, что Сэцуке оказалась полным профаном в вопросах кухни.

Как подозревала девушка, наиболее часто используемым кухонным прибором в доме был тостер, потому что сковороды, кастрюли хотя и наличествовали, но имели столь девственную чистоту, которая недвусмысленно свидетельствовала - здесь питались, а не кушали, торопливо глотали пищу, возможно, даже стоя, не присаживаясь за стол, а не вкушали завтрак, обед и ужин, чинно рассевшись, сосредоточившись на запахах и вкусах каждого подносимого ко рту кусочка, а не на его сомнительной энергетической ценности или витаминной насыщенности.

– Я ничего этого не знала, - сказала Сэцуке.

– У меня хорошо готовила ма...
– Акуми запнулась и виновато посмотрела на девочку.
– Мама меня всему научила. Извини, Сэцуке...

– Нет, ничего. Мы ждали этого, готовились...

– К такому нельзя подготовиться, - вырвалось у Акуми.

– Да, наверное. Я не очень... не хочу об этом говорить.

– Извини.

– А вы красивая, - внезапно сказала Сэцуке.

– Толстая, - улыбнулась Акуми.
– В детстве меня звали "пончик". Всегда любила покушать. Но сейчас приходится сдерживаться. Пытаюсь иногда сесть на диету, но если я голодная, то становлюсь такой злой! Уж лучше кушать, чем злиться! Ладно, заболтались мы с тобой, Сэцуке. Приступим к нашим прямым обязанностям, как женщин. Будешь делать вот что...

11

Агатами остановилась. Ее окружал свет и только свет, как будто она попала в мягко светящийся туман, заблудилась в белоснежном облаке. Теплый воздух пронизывали тонкие и очень холодные паутинки. Стоило сделать шаг, и кожа тотчас ощущала их ледяное прикосновение. При этом они не рвались, а словно проходили сквозь тело, пронизывали его туго натянутыми струнами. Неприятное ощущение. Какое-то нечеловеческое.

– Агатами... Агатами...
– тихо звенели невидимые струны, тихо шелестела невидимая листва.