Шрифт:
— Пойдемте,— ответил виконт,— мне душно, и небольшая прогулка освежит меня.
Он отослал карету и вместе с Гонтраном вышел на улицу.
Никто не заметил человека, притаившегося за воротами, который сжал кулаки и, следя за удаляющимся виконтом, прошептал:
— О да, ты достойный сын своего отца! Но, клянусь, недалек тот день, когда я отплачу тебе за все!
Этим человеком был секретарь графа де Веллини, синьор Фаджиано.
6. Старые знакомые
Маслэн и Дженни вернулись домой.
Войдя в комнату, певица в изнеможении опустилась на диван и склонила голову.
Управляющий запер дверь и, подойдя к камину, машинально стал мешать угли. Это был старый человек. Довольно толстый и приземистый, с круглым бледно-матовым лицом, он производил какое-то неопределенное впечатление.
Ему могло быть лет восемьдесят, а между тем его лоб и лицо не были покрыты морщинами. Седые волосы, коротко остриженные, припухшие глаза и какая-то нервная подвижность — такая внешность привела бы в тупик любого физиономиста. Что-то демоническое было в этом человеке.
Скрестив на груди руки, управляющий с состраданием и болью глядел на свою госпожу.
— Вы страдаете? — тихо проговорил он.
Дженни вздрогнула.
— Нет,— ответила она и затем, как бы пробудившись от тяжелого сна, продолжала:
— Вы еще раз повезли меня туда… в это общество, которое никогда не будет моим, и я никогда больше не поеду к этим людям…
— Они преклонялись перед вами, как перед королевой! — возразил управляющий и, стиснув зубы, опустил голову.
— Зачем вы мне это говорите? К чему напоминаете о том, чему никогда не бывать?
— Но все пришли в восторг от вашего голоса и таланта.
— Какое мне до этого дело! Уйдите, оставьте меня!
Тон ее был резок, почти груб. И в самом деле, по какому праву этот лакей взял такой тон? Маслэн понял это и сказал с грустью:
— Не раздражайте себя, Дженни! Вы знаете, что я всегда буду повиноваться вам во всем…
— Да, я это знаю. Простите меня — я говорила с вами резко и грубо, но вам известно, как я глубоко страдаю!
Он встал, она же простонала:
— О, почему меня не сожгло это пламя? Тогда настал бы конец всем моим мучениям!
Дженни прислонилась к стене, закрыла лицо руками и зарыдала.
У Маслэна тоже на глазах появились слезы.
Засунув руку за сорочку, он, заглушая жгучую боль, ногтями раздирал себе грудь. Маслэн любил эту чудную красавицу, которая изнемогала под бременем тайного горя. И вместе с тем он не мог утешить ее.
— Дженни… мадемуазель Дженни! Что с вами? Что случилось? Может быть, кто-нибудь вас обидел или оскорбил?
Последние слова он произнес, возвысив голос, и в его глазах сверкнула молния.
— Нет, — прошептала Дженни.
— В таком случае вы просто испугались падения свечи… ради Бога, успокойтесь, я знаю, что вас томят тяжелые и мрачные мысли… Но вы молоды, рождены для счастья! Забудьте прошлое, это необходимо, я прошу вас!
Дженни немного оправилась и смахнула с глаз слезы.
— Да, да… вы правы… я забуду, я должна забыть! Буду благоразумной, простите меня!
Она протянула ему руку. Маслэн отступил.
— Отдохните,— сказал он,— мы завтра поговорим обо всем. Вы знаете, насколько я предан вам…
— О да, знаю! До завтра. Я очень устала.
Управляющий вышел из комнаты и поднялся на верхний этаж. Он жил в мансарде, под самой крышей. Обстановка мансарды была самая скудная: железная кровать, стол, стул и чемодан, запертый надежным замком.
Войдя, Маслэн запер за собой дверь. Затем он опустился на стул и задумался. Но вдруг, вскочив, ударил кулаком о стол:
— Как же быть? Что предпринять?
Постояв с минуту в тяжелом раздумье, он вынул из кармана связку ключей и открыл чемодан. Там лежало платье и белье, а под ними — мешок и портфель.
Управляющий встряхнул мешок в руке, пожал плечами, развязал его и достал оттуда десяток луидоров, из портфеля — три стофранковых билета.
— И это все,— сказал он с горькой улыбкой.— А завтра нам надо уплатить пятьсот франков! Что с нами будет?… Что ожидает ее? Я бессилен… Бедная Дженни! С какой радостью отдал бы я жизнь за одну только ее улыбку! Впрочем, с ее талантом и красотой, если бы она только захотела… Но ей во всем мешает ее прошлое, созданное мною, и которое она не может забыть! Но я не хочу, чтобы она была несчастлива, не хочу, чтобы она умерла!