А странно все таки ей бы Алене Леоновой стихами заниматься, а она силы гробила, чтобы войти в «круг» Маши Селезневой.

Сейчас холодной рукой Алена пролистнула свою поэму вырвала чистый лист и написала, что она уезжает к Лере Черниковой. С Лерой Алена училась с шестого класса по восьмой. А в четвертой четверти восьмого класса эта Лера вышла однажды к себе на балкон седьмого этажа и сделала сальто вниз через перила. Она оказывается была влюблена в какого-то там тренера по какой-то там гимнастике! Она и сама была кандидат в мастера. Очень такая приличная девочка немного бледная никогда не лезла никуда. А уже два раза была за границей.

В лесу смеркается рано и быстро. Еще в Скалбе никто наверное не думал и свет зажигать а здесь, на поляне было уже глухо. В окошке их прокопченой тюрьмы виднелся закат. Но закат был где-то далеко, а сумерки близко! Потом вдруг и вовсе стало темно. Это в окошко просунулся Крыса.

– Я в дом ухожу. Смотрите гады, кто крикнет прямо буду убивать!
– сказал он голосом злым, но каким то неуверенным. Алена и Солдат-Юдин ведь не знали, что Крыса жутко боится истории с револьвером и мечтает бежать.

Крыса убрался восвояси - опять стало светлее. А уж тихо

– до ужаса.

– Эй!
– прошептал Юдин.
– Давай крикнем!

– Иди ты отсюда придурок!
– сердито ответила Алена. Она еще раз посмотрела в окошко, которое было никак не больше чем кирпич. Темнело. И не хотелось кричать в этой глухой тишине - накликивать.

– Кто здесь услышит! Лешие?!

Свинцов в это время с идиотской тщательностью виток за витком наматывал проволоку на патрон. И говорил себе «Настучит Алена!..» И тут же появлялась высокая стопка - деньги Свинцов даже не знал, какой величины ее себе представить - десять тысяч. Но, что-то огромное! И он думал «Алена! Куплю… Юдина то просто можно припугнуть… А Крысу тоже куплю!»

Он сделал еще один патрон сунул в гнездо барабана - годится!

Уже совсем стемнело. Уже Демин и Славка побежали к Любе Марьиной. Свинцов сунул пистоль за пояс: «Хватит с него четыре патрона!» Ведь самодельный тот был тоже четырехзарядным.

Выключил свет в мастерской запер дверь словно уходил отсюда навсегда. Опять мурашки по спине Вбежал в дом. Родители неторопливо пили чай. Свинцов почувствовал, что он голоден как собака и хочет чаю. Но не смог бы просидеть здесь и минуты.

– Сынок!
– сказал отец очень мягко.
– Ты бы…

– Не могу зарез!
– глухо пролаял Свинцов.
– Я сегодня не дома ночую мам… У друга…

– Да ступай-ступай! Ты большой… Смотри там аккуратней!
– И подмигнул сыну.

Градус сидел один за бутылкой портвейна. На промасленной серой бумаге лежала горка жареной мойвы с вылупленными черными глазами стояло блюдце с крупной сероватой солью и рядом полголовки несвежего лука. И кирпич хлеба от которого Градус просто отламывал куски.

– Ты куда лезешь!
– спросил он Свинцова с обычным своим презрением и скукой.
– Тебя звали!

– Готово!
– ответил Свинцов и не спрашиваясь, сел к столу.
– Ты налей товарищу!

Градус осторожно взял револьвер, повертел в руках - тоже с заметной осторожностью: он не умел обращаться с оружием.

Свинцову жутко хотелось, что-нибудь ему сказать такое - излишне веселое. Сдержался. Молча взял пистоль, быстро показал, как чего делать. Вынул патроны, потому, что Градус осваивал науку не слишком ловко. Наконец, когда у него все стало получаться Градус стукнул Свинцова по плечу и спросил радостно, словно лишь теперь увидел пистоль.

– Ты где его надыбал!

– Долго рассказывать!
– Свинцов с удовольствием жевал мойву. Как ни странно она была вкусна!

– Ты давай рассказывай!
– выпучив коричневые маслянистые глаза, Градус глядел на Свинцова.

– Ну у одного хмыря болотного… Он приходит…

Гарусову Геннадию не везло в жизни. Он родился тугодумом. Тому много разных причин, описанных в специальной литературе. И не об этом сейчас речь. Но Градус родился им! И это значило, что в школе его тянули из класса в класс на привязи необходимости и борьбы за высокий процент.

А он был не глупый не умственно отсталый. В специальную школу взять его не имели права. Просто ему на растолковку надо было времени раза в два больше, чем другим. Это теоретически. А практически конечно же никому ты не объяснишь, что я, мол не дурак. Его за дурака и держали. Василь Василич - у них такой был математик страшно рассеянный человек: «Гарусов, - он говорил. Потом: - Ах, да. Садись-садись. Три»

Кому же понравится такое житье? Врезал бы обидчикам, да спортивными статями Градус тоже не отличался. Тогда он и встретил на своем пути Усача. Усач всех принимал. Как-то у него Градус увидел потрясную зажигалку. Усач ее называл «симпотная».