Доронин ждал Виктора Киреева в горкоме партии.

«Молод, правда, — думал он о Викторе, — опыта у него мало. Зато надежный, да и смелый. Опять же язык немецкий хорошо знает».

— Садись, — указал он на диван вошедшему Кирееву и сам сел рядом, — кандидатуру твою одобрили. Договорились с командованием. Ты поступаешь в наше распоряжение. Комиссаром в отряде — Кузьмич. На него, как на каменную стену, положиться можешь. Имей в виду, и партизаны и жители города — все должны быть уверены, что отрядом командует Елена Цветаева. Хотя она в наши края приехала недавно, — авторитет у нее в народе крепкий. Тебе самому известно, как отличилась она в гражданскую войну. Вот какого человека будешь заменять! По ней тебе придется равняться: выполнять порученное дело так, как выполнила бы сама Елена Цветаева. Человек ты военный, немецкий язык знаешь хорошо. Такой, как ты, для нас в городе очень нужен. Только, смотри, не ершись. Если хоть малейшее сомнение возникнет, обращайся к Кузьмичу. Ему не по силам будет, — к нам. Не увлекись по молодости, помни: от каждого твоего неверного шага могут погибнуть сотни людей. Понятно?

— Понятно! — четко, по-военному ответил Виктор. Доронин испытующе посмотрел на Виктора.

— Знаю, тяжело тебе будет. Город родной, кругом знакомые — ненавидеть, презирать станут. Стерпи! Ты советский командир, сын Николая Николаевича Киреева, и я верю, что вытянешь, не споткнешься. Помни, даже самый близкий человек не должен заподозрить правду. Связь с тобой я буду держать через Кузьмича. А сейчас иди по полученному вчера адресу. Надо торопиться. Сегодня жители города должны узнать, что Виктор Киреев оказался дезертиром и его предали суду ревтрибунала. Ну, а теперь до свидания, товарищ Киреев!

Поздно ночью гитлеровцы вошли в город. Зарево пожаров вырывало из темноты дома, кварталы, переулки.

Одиночные выстрелы и редкие пулеметные очереди не прекращались до самого утра.

Немецкие квартирьеры деловито сновали из дома в дом. На ломаном русском языке, а иногда и просто жестами они предъявляли свои требования растерянным хозяйкам. Те подчинялись с затаенными вздохами, с острой ненавистью в глазах. Напуганные детишки жались к матерям. Некоторые, побойчее, с любопытством рассматривали незнакомую форму и прислушивались к незнакомому языку.

Появившиеся вслед за квартирьерами солдаты и офицеры, властно покрикивая, располагались как у себя дома.

На квартиру Глинских явились два офицера гестапо: капитан Генрих Ауэ и обер-лейтенант Карл фон Бринкен. Капитан был высок, строен. На его неприятно красивом, выхоленном лице застыло выражение высокомерного презрения. Прозрачные сероголубые глаза без всякого выражения останавливались на окружающих предметах, а на губах время от времени появлялась холодная и какая-то скользкая не то улыбка, не то усмешка.

Обер-лейтенант фон Бринкен был ниже ростом, сутулый, с широкими плечами. Челюсти его выдавались вперед, и, когда он смеялся, обнажались крупные «лошадиные» зубы.

Оба офицера были в блестящих мундирах, сверкающих белизной накрахмаленных воротничков.

Для Глинского появление немцев было неожиданностью. Несмотря на свои панические настроения, он все же надеялся организовать эвакуацию оставшихся подсобных цехов такими темпами, чтобы не позже, чем через два дня, покинуть город. А тут вдруг фашистские офицеры у него в доме… Что теперь предпринять? Ведь его могут посадить в тюрьму, пытать…

Сергей Александрович озлобленно подумал:

«Неужели нельзя было поручить окончательную эвакуацию кому-либо другому? У меня жена, маленький сын. Наконец, я ценный специалист, мне нельзя гибнуть. Надо сберечь свою жизнь, — постараться обмануть врагов, войти к ним в доверие. Тогда сравнительно легко будет уйти из города и добраться к своим — к Наташе, к Степе».

С такими мыслями Сергей Александрович вышел к незваным гостям.

Капитан Ауэ снисходительно улыбнулся хорошо одетому инженеру и сказал по-немецки:

— Мы будем жить здесь!

— Пожалуйста, господа! — ответил Глинский. Широким жестом гостеприимного хозяина он пригласил их в столовую.

— Не хотите ли выпить и закусить с дороги? Я сегодня тоже еще не завтракал.

Офицеры с удовольствием отрдетили, что хозяин квартиры свободно владеет немецким языком и охотно согласились позавтракать вместе с ним. За столом они беседовали совсем непринужденно.

— Мы рады, что вы, русский человек, правильно оценили нашу великую Германию, — словно сквозь толстую стену, донеслось до Сергея Александровича поощрительное заявление Ауэ. Узнав, что Глинский был в Берлине, фон Бринкен спросил:

— Вы, конечно, были счастливы хоть недолго пожить настоящей жизнью высококультурного человека?

Сергей Александрович весь внутренне сжался. Вот оно страшное, мучительное… пришло. Не сметь сказать то, что думаешь, хочешь. Унижаться перед победителями.

Оба гитлеровца с недоумением уставились на молчавшего инженера.

С трудом выдавливая слова, Сергей Александрович высказал свое восхищение. С этого момента все, что ему когда-то действительно нравилось в Берлине, стало казаться отвратительно враждебным.